Грозою, пролившею кровь, явился он с открытых полей. И куда только запропали в это время совы? Куда исчезли луговые кроты? Тень его упала на лес задолго до того, как он оказался в его пределах. Содрогнулись взрослые кроты и приготовились к встрече. Местом их сбора был Бэрроу-Вэйл, откуда они небольшими группами — по двое-трое — отправлялись в Вестсайд, граничивший с лугами.

Произошло это ясным весенним вечером, когда солнце уже заходило. Чем ниже опускалось солнце, тем больше и страшнее становилась тень. Кроты принялись метаться по туннелям, вопя от страха и отчаяния, боясь даже смотреть на этого крота, чьи размеры вызывали в их душах ужас.

Он же молча наступал на них — огромная голова, рыло, похожее на чудовищный коготь, плечи, подобные корням тиса.

Первого напавшего на него крота он, казалось, едва задел, однако тот рухнул замертво; второй крот погиб от страшного удара когтем, разодравшего его надвое; третий хотел пуститься в бегство, но не успел. Мандрейк рванулся вперед, и черная шерсть его замешкавшегося противника окрасилась кровью. Мандрейк же спокойно наступил своей тяжеленной лапой на хоботок несчастного и двинулся дальше, уготовив своей жертве страшную, мучительную смерть. Защитники системы бросились врассыпную, стуча зубами от ужаса.

Так Мандрейк вошел в Вестсайд. Его не могли остановить самые сильные кроты системы. Он же направился прямиком в Бэрроу-Вэйл. Оказавшись в центре системы, он заревел и затопал лапами так, что о его появлении тут же узнали во всех ее закоулках.

— Меня зовут Мандрейк, — проревел он. — Мандрейк! Может, кто-то из вас хочет сразиться со мной?

Три самых отважных крота уже погибли, остальных подобная перспектива явно не прельщала. И тогда Мандрейк заговорил на странном, режущем слух языке, находившегося далеко на северо-западе. В ту пору об этой системе не слышал ни один обитатель Данктона.

— Mandrake Siabod wyf i, a wynebodd Gelert Helgi Cwmoerddrws a’I anwybyddu. Winebais Gerrig Castell y Gwynt a’u gwatwar. Gadewch i unrhyw wadd a feddylio nad yw’n f’ofni wjnebu’m crafangau nawr.

[ — Я Мандрейк из Шибода, я столкнулся с Псом Гелертом и ушел от него. Я был у камней Кастель-и-Гвина и поглумился над ними. Кто не струсил — выйди и отведай моих когтей.]

Никто не понимал его слов, но смысл их был предельно ясен. Он угрожал обитателям Данктона, и ни один из них не осмелился ответить на его угрозы…

Он пришел в Данктон в брачную пору, за один годичный цикл до созревания Ребекки и рождения Брекена. Он бродил по системе, убивая самцов и овладевая их самками. Он не щадил и тех, кто отказывался драться или пытался убежать. Мандрейк не дрался — он просто убивал. Брачный сезон оказался на редкость кровавым. Но вот подошло к концу и это время, пришли теплые майские дни. Мандрейк вновь принялся бродить по системе — то он шел в Вестсайд, то к Болотному краю… За все это время он не проронил ни слова, появляясь то здесь, то там безмолвным ужасным проклятием. Многие норы оказывались пустыми, но они еще хранили тепло бежавших от него самцов. Он видел лишь самок и их потомство, которые, стоило ему лишь показаться, буквально каменели от испуга. Он смотрел на них черными, как ночь, глазами, и шел дальше. Детей и самок он не трогал.

После того как в одной из брачных драк Мандрейк убил старейшину, он занял его место, — естественно, против этого никто не возражал.

Во время первого собрания нового совета он молча наблюдал за старейшинами, которые, то и дело поглядывая в его сторону, торопились поскорее закончить собрание. Лишь два крота выказали отличные от страха чувства: Халвер, формально поприветствовавший Мандрейка, явно старался придать собранию неспешность и благообразность, в то время как Рун, моментально сориентировавшись в новой ситуации, то и дело пытался заискивать перед новым старейшиной: «Как было бы замечательно, если бы наш глубокоуважаемый… новый старейшина выразил свое отношение к этому вопросу. Я полагаю, мы согласились бы с ним…» Впрочем, на это Мандрейк никак не реагировал.

В мае он посетил второе собрание, проходившее подобным же образом, и вновь не промолвил на нем ни слова. На третьем, июньском, собрании обсуждался план проведения Летнего Хода к Камню. Тогда-то Мандрейк и заговорил.

Старейшины помоложе открыто выражали свое сомнение в необходимости проведения Летних Ходов, особенно усердствовал Буррхед, говоривший о том, что обилие сов на вершине холма, очевидное сокращение количества червей и ряд происшедших в системе изменений (все понимали, что речь идет о множестве смертей, которыми сопровождалось появление Мандрейка) делают это мероприятие более чем неуместным. Рун согласился с этим мнением, добавив, что сей диковинный ритуал — всего лишь дань прошлому, когда «цели были существенно иными и эта впечатляющая демонстрация единства требовалась для укрепления системы».

— Мы уже прошли эту фазу, и многие из нас, — Рун обвел взглядом присутствующих и выразительно посмотрел на Халвера, — уже не принимают идею заклинания и прочую чушь, из которой состоит этот ваш летний ритуал.

Этого старый Халвер выдержать уже не мог. Сердце его исполнилось гнева и ужаса перед таким кощунством.

— Я здесь самый старый, — начал он и сразу почувствовал, что делать на этом акцент не стоило. — И я должен заявить вам — наши предки потеряли бы дар речи, если бы кто-то сказал им, что Летний Ход, самый радостный праздник системы, — всего лишь сентиментальная традиция. Летний Ход — часть нашей системы. Этим праздником мы словно говорим — сами по себе мы ничто. — Так же как и Рун, он обвел присутствующих выразительным взглядом, не сделав исключения и для Мандрейка, сидевшего в дальнем конце норы. — Мы верим, что в Камне присутствует нечто такое, рядом с чем мы ничего, и без чего — я обращаюсь ко всем присутствующим — мы действительно ничто, сколь бы сильными мы себя при этом ни считали.