— Она смотрит на этого козла, как на долбаный кусок лакомки, — заявлял Светозар своим яйцам, — подумаешь, очередной еврей Ургант.

Светозар ревновал Зою ко всему, именно «ко всему», разговаривал с яйцами, сжимая мошонку в кулаке на манер микрофона, писал Зое пронзительные осенние стихи, прекрасно запекал мясо и часто атаковал в тыл, причём делал последнее совершенно без предупреждения и в самых неожиданных местах.

— Тебе что нравится это огурец? — Спрашивал Светозар в кухне и пронзал Зою взглядом, — что ты так пялишься на ягодицы этого засраного бегуна? — Светозар прикуривал сигарету на алее парка и не дожидаясь ответа цитировал из классика, — лес, точно терем расписной, лиловый, золотой, багряный, весёлой пёстрою стеной стоит над светлою поляной…

Зоя млела, мысли путались, она скорее по инерции провожала взглядом «ягодицы бегуна».

— Махнём за грибами! — Светозар хватал Зою за руку и волок домой, — наберём опят, каждый пень ими усыпан, не сыщем опят, наберём свинушек, водки выпьем, закусим рябиной, обними меня!

Светозар крепко прижимал Зою в лифте, лифт замирал на нужном им этаже, двери раскрывались, закрывались, раскрывались. Зоя боялась пошевелиться, боялась «спугнуть мысль», она знала, что её муж, её прекрасный, самый невероятный муж «сейчас один на один с Богом».

Светозар отпускал Зою, точно сомнамбула выходил из лифта, дожидался пока Зоя раскроет дверь, проходил в квартиру не разуваясь и не снимая плаща, прикуривал сигарету, хватал ноутбук и удалялся в спальню. Зачастую он не выходил по три-четыре дня. Выходил, конечно по известным причинам, никогда не смывал за собой, никогда не прикрывал дверь в уборной и не переставая курил. В эти моменты Зоя, если присутствовала дома заносила в спальню продукты, убирала окурки, распахивала окна.

Когда всё заканчивалось, Светозар усаживал Зою в кресло, ставил ей под ноги пуфик, накрывал «самые роскошные в мире ноги» пледом и делился трудом: дни, когда Сара оставалась одна, эти полные тоски и серого, гнетущего уныния дни, с бесконечной шерстяной нитью и едва уловимым пощелком спиц, тянулись, точно вереница блеклых фонарей за мокрым, холодным стеклом и казалось Саре, Герман погиб, его наверняка схватили ещё на подступах ко дворцу, ведь он непременно вышагивал в первых рядах, а может его снял снайпер, обученный своей кровожадной профессии в горах Сьера-Лионе, нет, гнала от себя страшные картины Сара, но они неумолимо заполняли всё её воображение: вот он, её прекрасный Герман под гусеницами танка, Герман обливающий себя бензином и превращающийся в факел, Герман с перевязанной головой, отстреливающийся до последнего патрона и наконец вставляющий дуло револьвера себе в рот, прочь, выкрикивала в пустой квартире Сара и ускоряла пощелк спиц в эти дни.

За грибами они не ехали, счастье переполняло Зою, Светозар делился с ней самым откровенным, выслушивал её мнение, спорил с ней, настаивал на своей правоте, отказывался менять в рукописи даже слово, но что это значило для Зои?

Неожиданно Зоя заметила, что стала петь в слух. Возможно на неё действовали комплименты: «ты красива, как ограбление банка!» «Из всех женщин мира, я бы предпочёл, чтобы именно ты родила мне наследника.» «Твоя улыбка расправляет мне крылья.» «Мне не нужен Бог, когда рядом ты.» Коллеги обращали на неё внимание и понимающе улыбались.

Светозар требовал бросить работу, продать бизнес и скорее завести детей:

— Хочу чтобы наш дом наполнял детский гомон, я уже заготовил несколько сказок, они невероятны и каждая прекрасно заканчивается. Хорошо бы нам съехать куда-то за город, чтобы во дворе росли высоченные сосны и тишина.

Зоя почувствовала лёгкое недомогание, точно кто-то озорной шатнул землю, слюна стала тягучей и Зою вырвало в корзину от мусора. Она извинилась перед коллегами, быстренько собралась. По дороге Зоя заскочила в аптеку, взяла три разных теста, потом остановилась у супермаркета и купила бутылку дорогого красного вина.

Зоя разулась и прошла в гостиную. Светозар, точнее его голова находилась между ног брюнетки. Сначала у Зои упали пакеты, потом в глазах потемнело и она рухнула.

Светозар почти оправдался, он твердил что ему нужна муза, заверял что Зоя и так вобрала в себя слишком много, став для него женщиной для семьи и женщиной для любви, но Муза, ему ещё требовалась Муза…

Кленовый лист, прилипший к мокрому стеклу, мог сорваться от первого порыва ветра. Зоя следила за листом и загадала, если лист провисит минуту, она больше никогда не пойдет в салон ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА.

Лист держался крепко и провисел бы наверняка до утра, но ухнула входная дверь, сквозняк ударил в занавески, метнулся в щель форточки и сорвал к чёртовой матери чёртов лист.

Мама свалилась, как обычно, когда в ней имелась острая необходимость. Зоя расплакалась и через её невнятное бубнение Галина Михайловна поняла, что дочь влюблена.

— Как он выглядит? — Галина Михайловна подошла к зеркалу и поправила на себе кофту, сбившуюся после объятий.

— Очень красивый! — и Зоя снова заплакала.

— Ну, а какой он вообще, расскажи мне о нём. — Галина Михайловна уселась в кресло и крестила руки на груди.

— Он очень разный. — Зоя всё ещё шмыгала носом.

— То есть как? — Галина Михайловна пятнадцать лет руководила ДЭЗом и невнятных формулировок не терпела. — Что ты как рохля? Дай чёткое определение мужика? Вот твой отец — рыбак. Он мне об этом сразу заявил и пока мы шли до палатки я приняла решение, хорошо Коля, я рада что ты рыбак, а не грабитель банка.

Мать напоила Зою чаем, прибрала в квартире, быстро оделась, поцеловала Зою: