Первое время мы еще оставались на палубе, но волны все больше вкатывались на нее, когда катер клевал носом, и брызги обдавали нас с ног до головы. В рулевой рубке было тесно, и мы только мешали рулевому и Луксту. Вскоре Валентин Щекотихин, скрывая подступавшую тошноту, сказал, что пойдет в кубрик. Я тоже спустился за ним, и мы растянулись на узких матросских койках.

Незаметно оба уснули.

Часа в два ночи Лукст разбудил нас:

— Впереди шаланда Болквадзе. Сейчас мы ее нагоним!

Мы выскочили на палубу. Сколько я ни всматривался в темноту, ничего заметить не мог. Неожиданно лодка оказалась рядом с катером. Лукст включил прожектор и в рупор приказал Болквадзе опустить парус.

В ярком световом луче я заметил на корме только одного Болквадзе, второго человека в лодке не было видно.

Болквадзе оставил румпель, подскочил к мачте, чтобы освободить шкот. Косой парус тяжело упал в лодку. Закрепив ее к борту катера, мы приступили к осмотру, предварительно пересадив Болквадзе на катер.

На носу лодки, как обычно, имелся небольшой запалубленный кубрик, в котором хранят запасные паруса и канаты. Из него мы извлекли насмерть перепуганную молодую женщину. По-видимому, она сильно укачалась и не могла стоять на ногах. Мы перенесли её на катер, оставили на койке в кубрике под присмотром одного из матросов.

Захваченную лодку Лукст приказал взять на буксир, и на малом ходу мы направились обратно в Батуми.

Через четыре часа катер благополучно вошел в порт.

С пирса я позвонил Осипову и доложил о результатах морской экспедиции.

— Поздравляю, — своим обычным тоном произнес он. — Можете отдыхать, отоспаться.

— Мы хотим сразу же приступить к допросу, — сказал я.

— Не спешите с этим. Отдохните, придите в себя и дайте прийти в себя арестованным. Понятно?

В полдень мы с Щекотихиным вызвали женщину на первый допрос. Она все еще была сильно подавлена ночным происшествием, плакала и зябко куталась в большой серый платок, хотя в комнате было тепло. Мы предложили ей стакан чаю и бутерброд и настояли на том, чтобы она съела этот скромный завтрак.

Звали ее Ксения. Ей было двадцать пять лет. Из имевшихся у нее документов нам стало известно, что она окончила курсы медицинских сестер и работала в одной из харьковских поликлиник. В ее небольшой дамской сумочке, единственной вещи, обнаруженной при ней, находились 500 американских долларов, советский паспорт и несколько золотых вещей: кольца, брошки и часики с цепочкой.

На допросе Ксения ничего не скрывала. Ее отец, умерший в 1918 году в Петрограде, был членом правления русско-азиатского банка, одного из крупнейших в России. Семье он оставил значительное состояние в золоте и иностранной валюте. После его смерти мать Ксенин намеревалась уехать с нею за границу, в США, где жил старший брат покойного отца. Однако на нелегальное бегство за границу с пятнадцатилетней дочерью и значительными ценностями мать Ксении не решилась и, чтобы не привлекать к себе внимание властей, в 1920 году переехала с дочерью в Харьков в надежде на лучшие времена. Там Ксения вышла замуж, но брак оказался неудачным, и через год она развелась с мужем, оставив себе его фамилию.

Зимой 1928 года умерла ее мать. Единственной родственницей у Ксении оставалась тетка, сестра отца, Анастасия Усова, вдова офицера царской и белой армий, проживавшая в Батуми. Спустя месяц после смерти матери Ксения по приглашению тетки приезжала в Батуми. Усова рассказала ей о том, что поддерживает связь с братом, проживающим в США. Эта связь, по словам тетки, осуществлялась ею через моряков иностранных танкеров, приходивших в Батуми.

Анастасия Усова уговорила Ксению, чувствовавшую себя после смерти матери очень одинокой и подавленной, уехать к дяде в США. Она уверила ее, что в Батуми у нее имеется надежный человек, друг покойного мужа, который может организовать ее нелегальную переброску в Турцию, так как на получение официального разрешения властей на выезд за границу надежд не было.

Чтобы внезапное исчезновение Ксении из Харькова не вызвало ни у кого подозрений пли опасений за ее судьбу, Усова предложила ей возвратиться в Харьков и уволиться с работы под предлогом переезда к родственникам в один из сибирских городов. Так она должна была объяснить отъезд и всем своим знакомым.

Этот план был ею выполнен, и две недели назад она вернулась в Батуми, привезла все имевшиеся у нее ценности и отдала их Анастасии Усовой для переправки через известных ей иностранных моряков за границу. Тогда же Усова познакомила ее с другом покойного мужа; неким Алексеем, который взялся организовать ее нелегальное бегство в Турцию. Об этом человеке, кроме его имени, она больше ничего не знала и рассказать нам не могла. Все дальнейшее в ее показаниях соответствовало тому, что мы уже знали из наблюдений за Султаном Болквадзе.

Ксения училась в школе, а затем на курсах медсестер вместе с детьми рабочих и крестьян, среди которых у нее было немало друзей. По складу своего характера она была человеком мягким и доверчивым. Осознав допущенную ошибку, она просила о снисхождении, обещая честной работой в дальнейшем искупить свою вину. Все обстоятельства давали нам основания верить ей, а поэтому в обвинительном заключении мы предлагали ограничиться условным осуждением.

Обдумывая показания Ксении, мы с Щекотихиным пришли к выводу, что привезенные ею ценности Анастасия Усова намеревалась присвоить и не собирается переправлять через каких-то иностранных моряков за границу. У нас возникло несколько вопросов, на которые нужно было получить ясные ответы в процессе дальнейшего следствия.