После шаман взял кинжал с длинным и широким клинком. Лязг его, тонкий и тихий, прорвал воздух в легкие жертвы, и Фая задышала чаще, но ни звука не слетело с губ её. Черное одеяние ее заколыхалось на ветру.

Шаман приподнял ей голову за подбородок, осторожно, почти нежно, и провел лезвием по ее шее столь легко, что Акме подумала, — он дразнит и жертву свою, и зрителей. Но рекою хлынула кровь, заливая грудь и живот Фаи.

Под аккомпанемент радостных криков и плач Акме Фая громко захрипела, слабо задёргалась и вскоре застыла. Так закончились мучения этой девушки. Один из коцитцев поджёг одеяние погибшей, и её охватило пламя.

Шаман, обагрив кулон Атариатиса Рианора еще и кровью умерщвленной пленницы, тем самым будто связав двух девушек, осужденных на смерть, выбросил его под ноги Фае.

Тотчас забыв о жертве, шаман взмахнул рукою, после чего из небольшой толпы узников схватили одного из мужчин и, отбивавшегося, вопящего срывающимся голосом, поволокли на вершину алтаря.

Коцитцы страшным хором выкрикивали лишь одно слово, потрясая кулаками, и Акме догадывалась, что оно означало. «Убить!»

Но сила не шла к ней. Вождь махнул рукою в ее сторону, и вокруг нее начали смыкаться несколько вооруженных коцитцев.

Страх, лютый и беспощадный, поглотил ее. Смерть стояла к ней вплотную и заглядывала ей в глаза, а Акме все более цепенела от ужаса, крови, близости кончины, воплей жертвы, которую сейчас мучили на алтаре.

Крики узника смешались с его же хрипами, но Акме не смогла бы увидеть, что делали с ним, даже если бы захотела.

Один из коцитцев вынул нож, куда более длинный и тонкий, чем нож шамана. Народ вторил его увещеваниям и потрясал кулаками в сторону девушки.

Коцитец сжал голову Акме ладонями и прижал к столбу. Другой надавил острие ножа к виску девушки и повел его вниз по щеке.

В крике ее отразилась вся глубина отчаяния, ужаса, горя, гнева и боли. Она не могла пошевелиться, первые капли крови капали на грудь, а мучители уродовали ее, как и тех несчастных женщин, что оставили они в пещере.

Но тут низкий раскатистый глухой полустон раздался за спиною. Девушка, оглушенная ужасом, повернула голову, и ноги подкосились. Закованный в цепи, удерживаемый пятью крепкими коцитцами, неуклюже переваливаясь и сурово постанывая, к ней шел огромный бурый медведь.

Мысли о храбрости и стыдливость за страх свой тотчас были забыты, ибо ужас перед столь жуткой казнью и вовсе помутил рассудок ее.

«Боже Правый! — подумала та, слабо всхлипнув. — За что же?»

Акме, одинокая, избитая, с поднятыми руками, плотно привязанными ногами, обдуваемая радостным смехом вооружившейся копьями коцитской толпой, была открыта всем ветрам. От кляпа ее освободили, чтобы восторженная толпа, издающая нечеловеческие звуки, могла сполна насладиться криками боли умирающей.

Беспомощность нашла девушку и набросилась на нее ураганом. Из головы повылетали все мысли. Перед глазами стоял лишь этот могучий и раздраженный зверь.

Но вдруг все изменилось.

Память её внезапно обратилась к брату, к Кибельмиде, где теперь пышно цвели сады, поля покрывались ромашками да одуванчиками, где теперь косили траву, распространяя дивные по сладости запахи, детвора собирала землянику и грибы, смеясь и лакомясь. Дядя трудился в поте лица, ставил больных на ноги, и являлся счастливейшим из смертных, ибо Господь даровал ему работу, которую он любил, и племянников, которых любил еще больше.

Орн сверкал заснеженными вершинами на солнце. В ущелье мягко серебрилась быстроногая река Орникс. В озере за церковью Святого Иоанна купались студенты, жуя ранние яблоки и грызя орехи. Неподалеку стоял многовековой лохматый дуб, под которым кто-то когда-то впервые в жизни признался ей в любви. Там жгли костры и пели песни, там танцевали, ставили сценки и вслух читали романы. Там летняя духота никогда не тревожила их, там хороводы гор защищали со всех сторон и вместе с ветрами пели многовековые симфонии.

Акме увидела лицо Лорена, яркое и красивое, с огромными тёмными глазами, красивым ртом. Она видела его густые волнистые волосы столь чётко, будто брат стоял рядом с нею. Он улыбался ей ласковой улыбкою и держал за руку. Так священник держит за руку умирающего, столь же ласково смотрит на него и успокаивает молитвами.

Видения сменялись один за другим, и затем она увидела Гаральда Алистера. Он горделиво восседал на коне. Кони несли их по улицам Кеоса, Гаральд раздавал всем ослепительные улыбки, а Акме злилась. Она ощутила мягкий терпкий запах его, и боль тоски слезами выступила на глазах девушки, побежала по щекам и смешалась с кровью. Гаральд склонялся к ней и целовал, как тогда, в Кеосе, но без былой настороженности и неуверенности, а с нежностью и страстностью, и взглядами они, безмолвно, говорили друг другу о любви, счастливо улыбаясь. Улыбаясь друг другу так, как никогда ранее.

Она видела всё то, чему не суждено было сбыться.

«Господи, шепни им, что молитвы мои и мысли только о них… только о них…»

Неся тепло от воспоминаний и любви к брату и Гаральду, Акме медленно открыла глаза и не испугалась, когда увидела, что медведь приближается к ней.

Пронзительный мужской крик, высокий, словно вой пилы, прорезал округу, отвлек медведя, был подхвачен воплем толпы, а вскоре на землю упала человеческая голова, ударившись о медведя и отскочив в сторону. Могучий зверь, со сверкающей в свете факелов шкурой, подошел к голове и начал спокойно обнюхивать.