Шрифт:
Будущее без нее.
И поэтому, когда Игорь в ночь на двадцать девятое апреля услышал в трубке сонный извиняющийся голос Геворга, который сообщил ему, что его матери больше нет, что-то содрогнулось в нем, пробило болезненную брешь, как в подводной лодке, и потрясло до самого основания. Но все остальные его части в ответ на этот удар кто-то равнодушный механически, будто переборки, задраил еще плотнее, не пропуская наружу потоки слез и запоздалых сожалений. Дроны тихо жужжали в ночи, снимая ничего не выражающее лицо Соколова, когда он, протрезвевший и сосредоточенный, быстро набирал в мессенджере указания для Геворга: «Не вскрывать. Не отдавать. Не хоронить и не кремировать без указания. Хранить в холодильнике».
И когда утром Рома Крестовский, обеспокоенный новостями от Геворга, осторожно поинтересовался, что случилось с матерью президента, Игорь просто и коротко ответил:
– Она умерла.
Водоворот
Все то время, что Игорь находился в полукруглом, темно-синем, с пятиметровыми потолками кабинете Крайнова на улице Гризодубовой, ему хотелось сбежать. Плевать, что о нем подумают, – это место он ненавидел с тех пор, как впервые оказался тут в семнадцать.
– Игорь Александрович, ну что ж вы как неродной – может, коньячку? – последнее слово Крайнов произнес игриво, одними губами, глядя на зависшие в паре метров от них камеры.
«Какого коньячку, десять утра».
Игорь спокойно улыбнулся и протянул Крайнову руку для прощания. Плечи военного были усыпаны золотистыми звездами, а мясистые ладони с седыми волосками на фалангах едва заметно пахли дорогими сигаретами. Соколова замутило.
– Дела, дорогой Михаил Витольдович, дела, надо бежать. Контракт с «Авиакорпусом» подпишем дистанционно, завтра. Но вам, конечно, ничто не мешает отметить это сегодня.
Часы Игоря прерывисто завибрировали новостями, которые они с Крайновым спровоцировали только что: «Крупнейший за пятьдесят лет контракт на поставку суборбитальных боевых ракет». «Частная компания „Авиакорпус“ получила контракт на 120 миллиардов крипторублей». «„Авиакорпус“ будет поставлять ракеты для российской армии в ближайшие три года». И так далее, и так далее.
Соколов резко высвободился из чересчур крепкого рукопожатия Крайнова и пошел к дверям. Михаил Витольдович только с виду казался безобидным коротышкой в погонах, вечно мерящим мелкими шагами кабинет. Игорь все еще помнил, как за стеклом другой комнаты – в Петербурге, где его допрашивали, – то и дело сменялись люди: в форме, в штатском, в наушниках, в AR-очках, с залысинами, коротко обритые, с серебристыми кейсами под мышкой. Крайнов прохаживался среди них лениво, как слегка растолстевший лев, – улыбался, шутил, присматривался к темноволосому пареньку, отпрыску своего подчиненного, и щурился от света потолочных ламп; щелкал пальцами и крутил сигареты в плотных широких руках, то и дело закуривая.
Люди Крайнова внимательно слушали Игоря, изучали и «щупали» его, как какого-то домашнего питомца, задавали бесконечные вопросы несколько суток подряд – не давая ему ни есть, ни спать, в обшитой металлом комнате, под прицелом тогда еще одной, огромной и старой камеры, которая неподвижно стояла на треноге.
На исходе первых девяти часов после жалобной просьбы Соколова выйти в туалет кто-то из зеленых человечков неожиданно и больно впечатал его лицом в стол. Игорь застонал и чуть не свалился на пол, а потом сзади подошел Крайнов, приобнял по-отечески за плечи и резко вытолкнул в коридор. Голова кружилась, все было в крови, но Игорь побежал, шатаясь, на негнущихся ногах – и он никогда так быстро больше никуда не бежал, ни до, ни после. Он сунул голову в раковину, хлестал ледяную воду прямо из-под крана и трясся – Игорь не мог плакать, только выть утробно. Потом, когда вынырнул, посмотрел на себя в зеркало – и не узнал.
Спустя много дней и допросов его наконец привезли на спецпоезде в Москву, в этот самый кабинет, который Крайнов тогда еще не занимал. Соколов не помнил, что ему говорили. Он стоял и смотрел на огромное, в полстены, изображение водопада, забранное в золоченый багет за спиной у какого-то высочайшего чина.
Чин лаял на Игоря рваными короткими фразами – что-то о долге, Отечестве, преступлениях, присяге и миллионах крипторублей. Было сложно понять, чего именно от него хотят, и поэтому Игорь предпочел изучать застывшие навсегда масляные буруны водопада и плавный, распадающийся на полосы водоворот. Он тащил за собой в пучину обломки кораблей с черными мачтами и вьющимися на ветру военными стягами.
Сейчас вместо картины всю заднюю стену кабинета занимали полки; на них опиралась маленькая приставная лесенка. Книги, еще книги, статуэтки, обломки военных роботов, кожа, тиснение, золото – Крайнов вряд ли хотя бы раз в год разглядывал свои сокровища, пожалуй, только когда хвастался перед высокопоставленными гостями или подписывал коллекционные монографии.
Соколов вышел не оборачиваясь. Ему в спину дышала назойливая делегация: Крестовский, коптеры, несколько человек из охраны, секретари и чины попроще, чем Крайнов.
Главное дело на сегодня было закончено – но едкий запах сигарет Крайнова оставался с ним до самого вечера, а когда Игорь между встречами ненадолго закрывал глаза, реальность словно проваливалась в невидимую яму и едва заметно вращалась вокруг своей оси.
В половине одиннадцатого он тайком проглотил таблетку, опустился на сиденье автопилота и вдохнул – глубже, чем стоило.
Там, снаружи, где все шумело, и смеялось, и посверкивало огнями в темноте, была весна. Пахло сиренью, пыльными дорогами, которые томились без дождя; звонили колокольчики роботов-курьеров, шипели электрокары – как диковинные насекомые, они тормозили у баров, взмахивали прозрачными дверями-крыльями и выбрасывали на улицы возбужденные толпы людей. Соколова не радовало это время: весь город вдруг одновременно выходил наружу и переодевался в розовый, белый и бежевый. Ему сразу хотелось носить только черное, чтобы, не дай бог, не измазаться в этой приторной борисвиановской пене.