Шрифт:
– Уже честнее, спасибо.
Больше они не разговаривали, просто дошли до выхода из здания, а потом Соколов сел в машину и, коротко кивнув ей, уехал. Кира осталась стоять у входа, так и держа в руке нетронутый кокосовый капучино. Она смотрела на красные огоньки удаляющихся от нее автомобилей: они плавно покачивались, пока совсем не растворились в темноте.
Кира со вздохом вылила кофе в остывающую траву, на которой лежала роса, и поплелась в мини-отель, чтобы остаться там ночевать. Жизнь ее вовсе не была отвратительной и уебанской, но почему-то именно в тот момент она остро почувствовала то же, что и Соколов: бесконечное одиночество, страх и недоверие к миру – к этому странному, жестокому и многолюдному месту, куда они оба попали будто случайно, и бродили теперь, как слепые, по огромной площади, и пытались понять, как им отсюда выбраться.
«Это хотя бы честно», – повторила Кира, словно успокаивая себя, и накрылась одеялом с головой. Она боролась с внезапным приступом паники – вечером для нее это стало обычным делом, потому что опускаться в неконтролируемый сон после тысяч управляемых серфингов было на редкость страшно.
Кира закрыла глаза и часто задышала.
«Кира? Ты все еще Кира сейчас? Да… Именно Кира».
Под веками горел огонь – он был осязаемым, жалил, потрескивал, вонял жженой кожей, и она не могла перестать на него смотреть, потому что вторых век, чтобы закрыть их тоже, у нее не было.
Чтобы сохранять связь с реальностью, она торопливо прижала к холодной поверхности простыни обожженную руку, которую Соколов сегодня с таким сочувствием разглядывал.
На Киру давно никто так не смотрел.
Ритм
– Блин! – раздраженно сказал Марк и сунул ей металлическую красную коробочку. – Вот нюня. Ничего с твоим кораблем не случилось!
Полина поспешно вытряхнула на ладонь маленькие разноцветные кусочки пластика: часть корпуса, кабина, поцарапанное крыло с полустертой краской – шаттл «Вояжер-2055» был разобран, но цел. Он достался ей от отца – кажется, это был единственный подарок, который он сделал ей в жизни. Все остальные подарки дарила мама – так уж повелось, потому что отец гордо носил почетное и трагическое звание «безработного, пострадавшего от режима» и у него никогда не бывало денег. Как именно пострадавшего и от какого режима, десятилетняя Полина представляла смутно, но шаттл нежно любила.
Солнце слепило, и Полина сложила ладошку лодочкой, чтобы рассмотреть недовольное лицо двоюродного брата. Он был старше и резче, он жердью возвышался над ней, сцепив руки на груди. Щетка жестких рыжеватых волос, щелочки глаз, легкие капельки пота над верхней губой – неужели она сейчас видит его в последний раз?
Они стояли посреди тротуара на самой большой улице Троицка-N – улице генерала Лебедева. У домов, которые никто не ремонтировал, были помятые лица. Кое-где поблескивали металлической прохладой припаркованные электромобили и самокаты.
– Будешь с таким характером сидеть тут одна. У тебя ж даже друзей нет! Знаю, не спорь. Рассказывали мне. Завтра в Москву уеду – и что ты будешь делать? Кому ты тут нужна без меня?
Полина нахохлилась. Марк сказал правду: она не умела строить отношения с одногодками – только прибивалась, как собачка, к стаям детей во дворе, но ни с кем не дружила «по-настоящему». Что такое «по-настоящему», Полина пыталась выяснить у взрослых, но, натыкаясь на загадочные ответы – «лучшие друзья – это твоя семья» и «настоящей дружбы не бывает», – вскоре оставила попытки.
Марк воровато оглянулся по сторонам. Отец Полины поручил ее двоюродному брату и скрылся в дверях под сияющей, как огни казино, вывеской «Хлебников и партнеры. Нейроадвокаты» минут десять назад.
– Так, Поль. Мне правда надо идти. Еще с пацанами увидеться перед отъездом. Ты это… Давай тут сама. Дядю Гришу – тьфу ты, отца своего – дождись. Никуда не уходи, поняла? Стой тут и жди его.
«Да ладно, не маленькая…» Полина нехотя кивнула, закатив глаза.
Он поспешно обнял ее – неловко и сухо, как обнимают подростки.
«Не уходи!» Полине хотелось кричать и плакать, но она только часто заморгала и осталась на месте. Марк с родителями завтра должен был переехать в Москву, и, скорее всего, Полине больше никогда не придется стоять с ним вот так, на улице Лебедева, и ссориться из-за конструктора.
Пару раз оглянувшись на нее, Марк припустил на электросамокате вниз, с пологой спины улицы, – туда, где начинались промзоны и рабочие кварталы, стройки и полуразобранные, потускневшие от времени пластиковые домики переселенцев. Пять лет назад они строили тут завод.
«Завод гибких дисплеев» торчал инородным, изогнутым, вспухшим телом в низине, возле занесенной илом маленькой реки, неподалеку от торговых рядов, где молчаливо ветшали роботы-автоматы. Раньше они продавали всякие мелочи – посверкивали круглыми боками, раздавали газировку и орешки из больших прозрачных животов-холодильников, – но потом их почему-то забросили. Наверное, как говорила мама, «потому что все стали экономить». Они стояли, погасив огни, и кренились под силой тяготения в разные стороны – как будто спали. Некоторые из них почти вросли в землю.