Дом № 3 ничем не отличался от соседних домов. Пожилой консьерж впустил их и сердито приветствовал Фурнье:

— Снова полиция! Дом из-за этого получит худую славу! — Ворча, он удалился в свою каморку.

— Пройдемте в кабинет Жизели, — предложил Фурнье. — Это на первом этаже.

Вытаскивая из кармана ключи, он объяснил, что в ожидании новостей от английских коллег французская полиция приняла меры предосторожности опечатала двери.

— Боюсь только, — сказал Фурнье, — что здесь мы не найдем ничего, что могло бы помочь нам. — Он снял печати, открыл дверь, и они вошли.

Кабинет мадам Жизели оказался маленькой душной комнаткой. В углу стояло некое старомодное подобие сейфа, делового вида письменный стол и несколько стульев с довольно потрепанной обивкой грязное окно едва пропускало свет, и, казалось, вряд ли его когда-нибудь открывали. Фурнье, оглядевшись кругом, пожал плечами.

— Видите? — спросил он. — Ничего. Совсем ничего.

Пуаро обошел вокруг стола. Сел на стул и поглядел на Фурнье.

Затем слегка провел рукой по столу, пошарил по нижней стороне крышки.

— Здесь есть звонок, — сказал он.

— Да, он звонит у консьержа.

— Что ж, мудрая предосторожность. Кое-кто из клиентов мадам мог обладать буйным нравом...

Пуаро открыл один за другим ящики стола: канцелярские принадлежности, календарь, перья, карандаши и ничего, носящего личный характер. Он молча заглянул в них и запер.

— Я не буду оскорблять вас повторным обыском, мой друг. Если здесь можно было найти что-нибудь, вы это уже нашли. — Он взглянул на сейф. — Не столь уж эффектный образец, а?

— Нечто весьма устаревшее, — согласился Фурнье.

— Он был пуст?

— Да. Служанка все уничтожила.

— Ах, да!.. Служанка, пользовавшаяся доверием... Мы должны ее увидеть. — Пуаро встал. — Пошли. Поглядим на эту преданную служанку.

Элиза Грандье была низенькой, чрезвычайно полной женщиной средних лет, с обветренным красным лицом и маленькими хитрыми глазками, быстро перебегавшими с Фурнье на Пуаро и обратно.

— Садитесь, мадмуазель Грандье, — сказал Фурнье.

Она спокойно, сдержанно поблагодарила и опустилась на стул.

— Мсье Пуаро и я прилетели сегодня из Лондона. Вчера было проведено дознание, то есть следствие о смерти мадам. У полиции нет никаких сомнений: мадам отравили.

Француженка печально покачала головой.

— Это ужасно, мсье, все то, что вы говорите. Мадам отравили? Кому же такое взбрело в голову?

— Полагаю, вы сможете нам помочь...

— Конечно, мсье. Но только чем я могу помочь полиции? Я ничего не знаю, совсем ничего.

— Вы знаете, что у мадам были враги? — неожиданно спросил Фурнье.

— Неправда. Почему мадам должна иметь врагов?

— Мадмуазель Грандье, — сухо изрек Фурнье. — профессия ростовщика всегда была чревата определенными неприятностями.

— Не скрою, некоторые клиенты мадам бывали порою несдержанны, — согласилась Элиза.

— Они устраивали сцены? Угрожали?

— Нет, нет, вот в этом-то вы не правы. Они хныкали, жаловались, протестовали. Они не могли уплатить. — В голосе Элизы звучало презрение. — Но, в конце концов, все-таки платили, — закончила она с удовлетворением.

— Мадам Жизель была безжалостной женщиной, — как бы про себя заметил Фурнье. — И у вас нет жалости к ее жертвам?

— «Жертвы, жертвы»... — нетерпеливо заговорила Элиза. — Вы не понимаете. Иногда приходится влезать в долги, но можно ли жить не по средствам, занимать, а потом воображать, что это был подарок?.. Это немыслимо. Мадам всегда была справедлива и беспристрастна. Она одалживала и ждала возмещения. Разве это не справедливо? У нее самой никогда не было долгов. Никогда не было просроченных счетов. Вы говорите, мадам была безжалостной, — вы не правы. Мадам была доброй. Всегда жертвовала бедным сестрам монахиням, если те приходили. Давала деньги благотворительным заведениям. А когда жена Джорджа, консьержа, захворала, мадам даже платила за ее пребывание в деревенской больнице. — Элиза остановилась, лицо ее вспыхнуло и стало сердитым и жестким. — Вы... Вы не понимаете. Нет, Вы совсем не понимаете мадам.

Фурнье подождал, пока негодование служанки улеглось, затем сказал:

— Клиенты мадам обычно вынуждены были в конце концов платить ей. Не знаете ли вы, какими средствами мадам принуждала их платить?

Элиза пожала плечами.

— Я ничего не знаю о делах мадам Жизели, мсье, совсем ничего.

— Вы знаете достаточно, ведь это вы сожгли бумаги мадам!

— Я следовала ее наставлениям. Она приказала, если с нею что-нибудь случится, если она заболеет и умрет где-нибудь вдали от дома, я тотчас должна уничтожить все деловые бумаги!