Шрифт:
— Ну подожди, окаянный, я тебя сцапаю! — прохрипел ограбленный.
— А ты подерись еще малость!
Не ходи кума на мост, Там провалишься,-раздалась пьяная песнь скоморохов, и они пустились в пляс. Одна из женщин затопталась на месте, махая платком, сорванным с головы.
— Люблю! Отхватывай, Аленка! — закричал захмелевший молодой стрелец.
В это время Эхе заметил кривого рыжего и его товарища. Они пили и о чем-то спорили. Эхе перешел на другое место и сел подле них, все думая услыхать имя хорошенького мальчика.
— Волчья сыть! Пять рублей кожею дал, — сказал рыжий.
— Себе и бери ее, а нам серебро отдай, — ответил раскосый.
— Нет, брать все пополам. Кожу пропьем, а эти разделим. Эй, Аленка! — закричал рыжий.
К нему подбежала толстая женщина.
— Пить будем! Тащи красоулю!
— Важно, ой, важно! — вскрикивал купчик, глядя на пляшущих скоморохов, и, вдруг взвизгнув, сам пустился притоптывать.
Я в кусточки пошла, Добра молодца нашла!Стены затряслись от топота ног.
— Вот как у нас, немчин! — кричал купчик отплясывая, — умеешь так?… Уф! — И он упал на лавку, вытирая грязной рукою вспотевший лоб. — Будет плясать! — сказал он, — пить станем. Всех пою! — Молчаливый до времени, он стал теперь амфитрионом [75] и, разливая всем по кружкам водку, заговорил с каждым. — Пирование теперь у нас будет… Эх!
— Закурим! — отозвался угрюмый подьячий.
— Чай, и вы за тем сюда пришли? — спросил Михеич скоморохов.
75
То есть предводителем.
— Вестимо, за тем же, — ответил раскосый — товарищ рыжего, — теперь, говорят, на площадь-то мед, пиво выкатят, на три дня гулянка!
— Слышь, из тюрем выпустят!
— Всем ярыжкам награда будет!
— Ну?
— Кому плетью, кому просто тычком!
Все засмеялись.
— Что же будет завтра? — спросил начинавший хмелеть Эхе.
— Ах, ты, немчин, немчин! — с укором сказал купчик, — завтра наш царь-батюшка своего батюшку встретит. Из полона вызволил его, от ляхов поганых [76] !
76
Филарет (до пострижения — Федор) Никитич Романов в сане митрополита ростовского был отправлен под Смоленск вместе с другими послами к польскому королю Сигизмунду просить сына его на всероссийский престол с тем, чтобы он принял православие; но Сигизмунд, раздраженный этой просьбой, отправил его в плен в Польшу, где он и пробыл девять лет. (Примеч. авт.)
— Нас-то завтра по всей дороге вытянут. Стой! — гордо заявил молодой стрелец.
— А вы, чай, к Федьке за ребятишками? — спросила тем временем толстая баба у рыжего.
— Вестимо, не без этого, — ответил он, — калечных надо да плясунишку.
— Есть у него, есть! — сказала та, — намедни он их штук шесть купил. Жмох!
— Уж это как быть должно!
Компания хмелела. У Эхе уже слипались глаза. Размалеванная женщина шептала ему:
— Возьми с собой в клеть!
— Идем! — ответил Эхе и встал, шатаясь от выпитой водки.
Купчик хотел с ним поцеловаться, поднялся, но тут же покачнулся, упал под стол и моментально захрапел.
Женщина провела капитана в клеть, что стояла особняком в глубине двора, но Эхе не мог заснуть, несмотря на выпитое им. Он снял тяжелые сапоги и латы, отвязал меч, но из осторожности не снимал кушака и камзола. Ему было невыносимо душно в тесной клети, он вышел на двор, обошел избу и вошел в сад, тянувшийся позади нее. Бродя по саду, он наткнулся на большой деревянный сарай с маленькими оконцами.
Чем— то таинственным, мрачным веяло от этого здания, запрятанного в чаще, особенно теперь, среди ночной тишины и мрака. Эхе, положив руку на нож, осторожно обошел вокруг сарая и уже хотел уйти, как вдруг в стороне послышались шаги. Он спрятался за дерево и увидел Федьку Беспалого. Тот вел за руку мальчика и говорил ему:
— Ну, ну, не хнычь! Здесь много таких же мальчишек… и девчонки есть. Тебе весело будет!
— Мамка моя! Мамка моя!… Не хочу тут быть! — тихо воскликнул мальчик, задыхаясь от слез.
— И мамка сюда придет! Ну, иди, что ли! — и, отворив дверь сарая, Федька толкнул туда мальчика и снова запер дверь висячим замком. Эхе вышел из засады, когда Федька удалился, и неохотно побрел в свою клеть. В своей походной жизни он видел всякие виды и приучился не вмешиваться в чужие дела, но этот мальчик и его участь как-то интересовали его помимо воли. Он вошел в клеть, но спать уже не мог и беспокойно ворочался с боку на бок. Наконец он встал, надел латы, взял шлем, опоясался мечом и вышел на двор, а потом на пустынную улицу.