— Шарман-бек человек весьма благочестивый и большой патриот, — прибавил архиерей, — Если б знали, сколько он принес пользы нашему обществу. Не так давно он отремонтировал на собственные средства храм при одном монастыре.

Отмеченный архиереем случай в действительности имел место. Но грабить народ и в то же время строить храм — едва ли можно признать за благочестие. Аслан ничего не сказал. При последних словах архиерея Шарман-бек вышел из состояния неподвижности; по его самодовольному окаменелому, цвета кирпича, лицу пробежало нечто вроде улыбки; он приложил руку к груди, словно желал проверить, на месте ли орден.

— Вот махтеси Торос. Несколько раз побывал в Иерусалиме. Один из видных и богатых купцов города, ктитор кафедрального собора. Дай бог ему долгой жизни, много поработал на пользу нашего храма. Крайне благочестив, а также большой патриот.

Аслан не удостоил «патриота» даже взглядом.

Я отвернулся, чтоб не рассмеяться.

Знаете ли, кто был этот «богатый», «крайне благочестивый патриот»? Тот самый купец-надувала, который приходил к Аслану и, под видом антикварных редкостей, спустил ему фальшивые старинные монеты. Тогда он, подобно еврею-коробейнику, надел лохмотья, чтоб вызвать жалость и сострадание. А теперь, несмотря на летнюю пору, облачился в роскошную шубу на лисьем меху, подпоясанную кушаком из плотной персидской шерсти. Не желая смущать его, Аслан не показал и виду, что узнал, да и трудно было узнать его теперь: голову покрывала феска, перетянутая шелковым платком, называемая «язма», морщинистое лицо было начисто выбрито, а нос, напоминавший верблюжье вьючное седло, казался еще длиннее и закрывал собою всю верхнюю губу. Из расточенных архипастырем по его адресу похвал одно лишь соответствовало действительности — что он был очень богат и служил у паши как бы банкиром, в трудные минуты ссуживал его деньгами за большие проценты, а взамен получал на откуп сбор податей в деревнях; в каком размере и какими путями он получал с крестьян подати, — это зависело от его совести, если только у него водилась совесть.

Третий гость — скорчившийся старичок с горбом на спине. Он также побывал не раз в Иерусалиме, тоже, по словам архиерея, «благочестивый патриот». Звали его махтеси Аро. Достаточно было посмотреть на него и услышать его речь, чтоб представить себе, что такое «иезуит». Он являлся главным золотых дел мастером города и продавцом драгоценных камней, был в близких отношениях с домом паши и снабжал его гарем предметами роскоши. Меня удивило, что архиерей не назвал его «благочестивым патриотом» и ограничился лишь словами: «человек весьма именитый и видный». И вправду, армяне-ювелиры и золотых дел мастера были нередко людьми «весьма видными», пользовались большим весом во дворцах султанов и шахов, благодаря деловым сношениям с влиятельными евнухами и со всем гаремом.

— Все они, — заключил архиерей, — заседают в городском судебном меджлисе.

После речей епархиального начальника паша принялся развлекать Аслана шутками и остротами, много смеялся, хотя в его шутках не было ничего смешного.

— Надеюсь, что древности нашего города удостоились вашего внимания, г. доктор? — спросил он.

— Да, древности достойны внимания, — ответил Аслан, — но все новое, к сожалению, производит весьма тяжелое впечатление.

Паша или не понял намеков Аслана, или пропустил мимо ушей. Вместо него ответил архиерей.

— Если б вам пришлось видеть наш город лет десять назад, он представлял одни развалины; теперь же выглядит довольно прилично; дома восстанавливаются, население живет в мире и покое. Всем этим мы обязаны светлейшему паше, он принес нам благополучие и счастливую жизнь.

— Сущая правда, да продлит господь дни нашему светлейшему паше, — ответили хором все три «именитые» армяне.

— Весьма рад! — ответил Аслан, — светлейший паша несомненно займет в моих путевых заметках достойное место.

Как следовало понять слова «достойное место»? Паша, разумеется, принял их в положительном смысле и с особой нежностью, столь не шедшей к его суровому лицу, пожал Аслану руку.

— Благодарю, г. доктор, за ваше внимание. Надеюсь ваши путевые записи будут опубликованы?

— Ну, конечно, может быть даже на нескольких языках.

Один из «именитых» армян, сидевший ближе всех к Аслану, махтеси Аро, наклонился к нему, будто желая сказать что-то по секрету.

— Паша достоин всяческих похвал, — произнес он так громко, что расслышали все, — мне уже восемьдесят лет, г. доктор, много перевидал я на своем веку. Прежде жилось очень плохо, а теперь, представьте, волки и овцы живут рядышком, никто ни днем ни ночью не запирает дверей. И не к чему: воров у нас нет и в помине. Положите себе на голову кусок золота и ступайте куда глаза глядят, никто вас не тронет: повсюду у нас тишь да гладь. Недовольных нет: и бедняки и богачи возносят к небу молитвы, благодарят бога за счастливую жизнь.

Низкая лесть и угодливые заискивающие речи лились без меры, без конца. В этой лести следовало искать главную причину несчастий и бедствий страны. Теперь я вполне понял истину слов Аслана, сказанных мне и Маро на празднике богоматери, он говорил о том, какую вредную роль играют в злосчастной судьбе армянского народа его «представители». Тогда я впервые услышал о деяниях клерикала, правительственного чиновника, капиталиста и им подобных лиц; теперь же мне пришлось воочию увидеть живые воплощения этих типов. Предположим, что Аслана, в качестве консула или официального представителя, направили для расследования внутреннего положения в стране. Ведь он не зашел бы в избу крестьянина, не обратился бы к голодному горожанину. Он непременно попал бы в окружение описанных нами льстецов и приспешников. Какое представление он мог составить о положении страны? Разумеется, благоприятное! Эти люди играют вредную роль и перед высшей властью. Когда протесты угнетаемого населения доходят, наконец, до Высокой Порты, когда жалобы касаются злоупотреблений пашей, мудиров [93] и каймакамов [94] , тут как тут вмешиваются названные негодяи и подхалимы и, в противовес петициям жалобщиков, составляют якобы всенародные благодарственные приговоры и отправляют в Константинополь. Таким образом, протесты населения остаются без последствий и теряют всякое значение. Подхалимам верят больше — ведь они именитые «представители народа»! Их интересы связаны с интересами грабителей страны, естественно, они будут защищать этих грабителей.

Аслан, видимо, не мог сдержать себя.

— Но все же, — заявил он, — бесчинства и зверства имеют место в стране. Во время моего переезда через персидскую границу курды из племени Джалали, перейдя границу, сожгли на персидской земле более десяти армянских поселений, угнали скот и перебили пастухов. Этот разбойничий набег нагнал такой страх на окрестных жителей, что они боялись выходить на поля, и хлеба не убирали, совершенно прекратилось караванное движение.

Происшествие, на самом деле, имело место. Но я не понял, почему Аслан заговорил об этом. Создалось довольно щекотливое положение. Дело в том, что присутствовавший на вечере Шериф-бек был главой племени Джалали, совершившего разбойничье нападение. Аслан не показал и виду, что знает об этом. Чтобы еще сильнее уязвить Шериф-бека, добавил: