Улица Арлекина

Аннотация

Мистер Саттертуэйт так до конца и не понимал, что заставляет его ездить к Денменам. То были люди не его круга. Они не принадлежали ни к высшему свету, ни к артистической элите — словом, самые заурядные обыватели. Мистер Саттертуэйт познакомился с ними в Биарицце и принял их приглашение. Приехав в гости, он тут же смертельно заскучал, однако вскоре почему-то приехал опять и вот теперь едет снова. Почему? — спрашивал он себя двадцать первого июня, выезжая из Лондона на своем «роллс-ройсе». Джону Денмену, человеку солидному и в деловом мире весьма уважаемому, было около сорока. Ничто не сближало его с мистером Саттертуэйтом — ни общество, в котором они общались, ни, тем более, взгляды на жизнь. В сфере своей деятельности он, пожалуй, был весьма неординарным человеком, однако вне ее был малоинтересен и начисто лишен воображения. «Зачем я туда еду?» — опять спросил себя мистер Саттертуэйт, и единственный пришедший на ум ответ показался ему столь туманным и незначительным, что он почти не удостоил его вниманием. Ответ этот заключался всего-навсего в следующем: его заинтересовала одна из комнат большого добротного дома Денменов, а именно гостиная миссис Денмен. Нельзя сказать, чтобы она выражала индивидуальность своей хозяйки. Точнее, насколько мистер Саттертуэйт мог судить, — у этой женщины не было индивидуальности. Ему вообще до сих пор не встречались лица, до такой степени лишенные какого бы то ни было выражения. Он знал, что по происхождению она русская. В начале Первой мировой Джон Денмен оказался в России, воевал вместе с русскими, после революции едва успел унести ноги, привез с собой в Англию русскую беженку, оставшуюся без гроша, и, невзирая на недовольство родни, таки женился на ней. Комната миссис Денмен сама по себе была ничем не примечательна. Она была обставлена крепкой, добротной мебелью стиля «хепплуайт» [1] и подошла бы скорее мужчине, чем женщине. Лишь один предмет в ней решительно не соответствовал остальной обстановке: китайская лаковая ширма с росписью, выполненной в кремовых и розоватых тонах. Таким экспонатом мог бы гордиться любой музей. То была поистине редкостная вещь, мечта коллекционера. Здесь, на сугубо английском фоне, она казалась совершенно неуместной. Ей бы служить главным украшением комнаты, в которой все прочие детали дополняли бы ее и перекликались бы с ней. И, однако же, мистер Саттертуэйт не мог упрекнуть Денменов в отсутствии вкуса: все остальное в доме было продумано до мелочей, все прекрасно сочеталось между собой. 1 «Хепплуайт» — стиль мебели XVIII века, преимущественно из красного дерева, с овальными или веерообразными спинками кресел, изогнутыми ножками и подлокотниками и изящной отделкой (по имени столяра-краснодеревщика Джорджа Хепплуайта. Мистер Саттертуэйт тряхнул головой. Этот, казалось бы, пустяк почему-то не давал ему покоя. Именно он, и ничто другое, по-видимому, и заставлял мистера Саттертуэйта снова и снова возвращаться в этот дом. Может, эта китайская ширма в английской гостиной — всего лишь женская прихоть? Однако, вспоминая миссис Денмен, флегматичную женщину с несколько резковатыми чертами лица, правильно и без малейшего акцента говорящую по-английски, мистер Саттертуэйт никак не мог связать ее образ с подобными капризами. Машина наконец подкатила к дому, и мистер Саттертуэйт выбрался из нее, все еще размышляя о загадке китайской ширмы. Дом Денменов назывался «Эшмид» и занимал около пяти акров Мелтонской пустоши, что милях в тридцати от Лондона, на высоте около пятисот футов над уровнем моря. В этих краях оседают люди преимущественно солидные и респектабельные. Дворецкий встретил мистера Саттертуэйта с надлежащим почтением. Мистер и миссис Денмен в настоящий момент отсутствуют, сообщил он, они на репетиции, но просят мистера Саттертуэйта до их возвращения чувствовать себя как дома. Мистер Саттертуэйт кивнул и, вняв просьбе хозяев, направился в сад. Рассеянно оглядывая цветочные клумбы, он не спеша брел по тенистой дорожке и вскоре оказался возле каменной ограды с калиткой. Калитка была не заперта, мистер Саттертуэйт шагнул на улицу и огляделся. Перед ним лежала прелестная улочка — зеленая, тенистая, с высокой живой изгородью по обе стороны — классическая сельская улочка, петляющая то вправо, то влево. Мистер Саттертуэйт припомнил штемпель на конверте: «Эшмид, улица Арлекина» — и местное ее название, когда-то вскользь упомянутое миссис Денмен. — Улица Арлекина, — тихонько пробормотал он. — Интересно… Он свернул за угол. Впоследствии он не раз спрашивал себя, почему, встретив за поворотом своего загадочного друга мистера Арли Кина, он почти не удивился. Они пожали друг другу руки. — Стало быть, и вы здесь, — сказал мистер Саттертуэйт. — Да, я тоже в гостях у Денменов, — ответил мистер Кин. — Вы — в гостях? — Да. Вас это удивляет? — Н-не то чтобы… — запнувшись, проговорил мистер Саттертуэйт. — Но… мне кажется, вы нигде не гостите подолгу. — Ровно столько, сколько нужно, — без улыбки сказал мистер Кин. — Понимаю, — кивнул мистер Саттертуэйт. Несколько минут оба шли молча. — Эта улочка — она… — начал мистер Саттертуэйт и смолк. - Она моя. — Я почему-то так и подумал, — торопливо сказал мистер Саттертуэйт. — Но здесь называют ее еще и по-другому: улица Влюбленных — слышали? Мистер Кин кивнул. — Впрочем, — мягко заметил он, — думаю, что улица Влюбленных найдется в каждой деревне. — Вероятно, — вздохнул мистер Саттертуэйт. Внезапно он почувствовал, что сам он — старомодный, сморщенный, отживший свое человечек — лишний на этой улице, где с обеих сторон буйно разрастается и зеленеет молодая поросль. — Куда же, интересно, она ведет? — неожиданно для себя спросил он. — Куда ведет? А вот сюда. За последним поворотом открылся обширный пустырь, а почти у самых их ног зияла глубокая мусорная яма. Там, на дне, блестели на солнце консервные банки, под ними виднелись, уже не блестящие, ржавые банки, старые ботинки, грязные обрывки газет и всякий ненужный хлам. — Свалка! — негодующе воскликнул мистер Саттертуэйт и от волнения тяжело задышал. — Иногда на свалке можно увидеть поистине прекрасные вещи, — усмехнулся мистер Кин. — Знаю, знаю, — закивал мистер Саттертуэйт и чуть смущенно процитировал: — «И сказал Господь: принесите мне две вещи, самые прекрасные в этом городе…» Помните продолжение? Мистер Кин кивнул. Мистер Саттертуэйт перевел взгляд на полуразрушенный домик, прилепившийся над обрывом на самом краю ямы. — Надо же было кому-то построить дом в таком месте, — заметил он. Представляю, какой у них был вид из окна. — Думаю, в те годы свалки еще не было, — возразил мистер Кин. — По-моему, здесь как раз жили Денмены, когда они только-только поженились. Они перебрались в большой дом лишь после того, как родители умерли. А бывший их домик разрушился, когда здесь, на пустыре, начали разрабатывать карьер — но, как видите, так ничего и не разработали. Они повернулись и пошли в обратную сторону. Мистер Саттертуэйт улыбнулся. — Наверное, и правда, теплыми летними вечерами по этой улочке, обнявшись, бродят влюбленные… — Вероятно. — Влюбленные, — задумчиво повторил мистер Саттертуэйт. В тоне его не было традиционного смущения англичанина, рискнувшего заговорить о любви: очевидно, сказывалось присутствие мистера Кина. — Вы ведь немало сделали для влюбленных, да, мистер Кин? Тот молча поклонился в ответ. — Вы спасали их от страданий, более того — от смерти. И даже мертвых умели защитить. — Все это делали вы — вы, а не я. — Какая разница! — сказал мистер Саттертуэйт. — Какая разница! настойчивее повторил он, ибо собеседник молчал, — Просто, — не знаю уж почему, — но вы предпочитаете действовать через меня, моими руками, и никогда не действуете напрямую. — Иногда бывает, — сказал мистер Кин, и в голосе его послышались какие-то новые, незнакомые нотки. Мистер Саттертуэйт невольно поежился. «Похолодало, что ли?» — подумал он, однако солнце светило по-прежнему ярко. В этот момент из-за поворота показалась девушка в розовом ситцевом платье — светловолосая, голубоглазая и очень миленькая. Мистер Саттертуэйт признал в ней Молли Стэнуэлл, которую встречал здесь и раньше. Она приветственно помахала ему рукой. — Джон с Анной только что вернулись, — издали крикнула она. — Они знали, что вы должны вот-вот приехать, но никак не могли пропустить репетицию. — А что за репетиция? — спросил мистер Саттертуэйт. — Сегодня вечером будет маскарад, или не знаю уж, как его назвать, — но с песнями и танцами, как положено. Мистер Мэнли — вы его, кажется, видели, у него тенор — так вот, он будет петь Пьеро, а я Пьеретту. Приедут двое профессиональных танцоров — на роли Арлекина и Коломбины, как вы понимаете… И еще будет большой хор девочек. Леди Рошеймер занималась с деревенскими девчонками — у нее просто талант по этой части. И музыка неплохая, хотя, по-нынешнему, почти без мелодий… Клод Уикем — знаете такого композитора? Мистер Саттертуэйт кивнул, ибо, как уже говорилось, он знал всех. Он многое знал и о Клоде Уикеме — восходящей звезде в мире музыки, и о леди Рошеймер — дородной еврейке, питавшей слабость к молодым людям от искусства. Он также все знал о сэре Леопольде Рошеймере, который хотел, чтобы его жена была счастлива, но, в отличие от большинства мужей, не мешал ей быть счастливой так, как ей самой хочется. Клода Уикема они нашли за чаем у Денменов. Он непрерывно что-то говорил, при этом запихивая в рот все без разбору и беспорядочно размахивая длинными белыми руками, которые у него, казалось, сгибались в обе стороны. Глаза композитора близоруко щурились из-за больших очков в роговой оправе. Джон Денмен, крепкий цветущий мужчина, разве что чуточку расположенный к полноте, тоскливо выслушивал его рассуждения. С появлением двух друзей музыкант переключился на мистера Саттертуэйта как более благодарного слушателя. Анна Денмен тихо сидела за чайником. Лицо ее, как всегда, ничего не выражало. Мистер Саттертуэйт украдкой взглянул на хозяйку. Высокая, худощавая, даже чересчур. У нее были черные волосы с пробором посередине, широкоскулое лицо без тени косметики, обветренная кожа, — видно, что эта женщина не привыкла с утра до вечера заниматься своей наружностью. С виду безжизненная, неподвижная, как манекен, — и все же… «У нее совсем не простое лицо, — подумал мистер Саттертуэйт. — В нем что-то есть… Есть — и в то же время нет! Что-то тут не так! Что-то не так». — Прошу прощения, что вы сказали? — спросил он у Клода Уикема. Клод Уикем, обожавший звук собственного голоса, с удовольствием начал свою тираду сначала. — Россия, — заявил он, — вот единственная страна в мире, достойная внимания. Они не побоялись, пошли на эксперимент! Да, пусть это был эксперимент над человеческими жизнями — но ведь эксперимент же! И это прекрасно!.. — Он затолкал в рот бутерброд целиком и тут же закусил его шоколадным эклером, которым только что оживленно размахивал. — Взять хотя бы русский балет, — с набитым ртом продолжал он. Тут, вспомнив о хозяйке, он обернулся к ней. Вот что она, к примеру, думает о русском балете? Этот вопрос, очевидно, был всего лишь прелюдией к пункту более важному, а именно к тому, что сам Клод Уикем думает о русском балете, однако ответ ее оказался столь неожиданным, что оратор начисто сбился с мысли. — Я его ни разу не видела. — Что?! — Он уставился на нее, открыв рот. — Но… Как же… — Я сама танцевала до замужества, — тем же монотонным, невыразительным голосом продолжала она. — А теперь… — Не вариться же, право, всю жизнь в одном котле! — вставил ее муж. — Балет! — Она повела плечом. — Я знаю все его секреты. Он мне неинтересен. — О!.. Клоду Уикему понадобилось некоторое время, чтобы вновь обрести свой апломб, после чего он продолжил прерванные рассуждения. — Кстати, о человеческих жизнях, — сказал мистер Саттертуэйт, — и об экспериментировании над ними. Все-таки этот эксперимент дорого обошелся России! Клод Уикем круто развернулся в его сторону. — Я знаю, кого вы сейчас вспомнили! — вскричал он. — Карсавину! Бессмертную, единственную Карсавину! Вы видели, как она танцевала? — Трижды, — сказал мистер Саттертуэйт. — Два раза в Париже и один в Лондоне… Ее невозможно забыть! Он произнес это чуть ли не с благоговением. — Я тоже видел ее на сцене, — сказал Клод Уикем. — Мне было десять лет, и дядя как-то взял меня с собой в театр. Она была божественна! Я буду помнить ее до конца дней своих!.. — И он в сердцах зашвырнул в клумбу недоеденную булочку. — В одном берлинском музее есть ее статуэтка, — сказал мистер Саттертуэйт. — Отличная работа, передает ощущение этой ее необыкновенной хрупкости — будто она может рассыпаться от одного-единственного прикосновения. Я видел, как она танцевала в «Лебедином озере», видел ее Коломбину и умирающую нимфу… [2] Имеется в виду балетная миниатюра «Умирающий лебедь» французского композитора Шарля Сенсанса (1835 — 1921).} — Он помолчал, качая головой. — Это была гениальная балерина! Пройдут годы и годы, прежде чем родится другая такая… И ведь она была еще так молода! А погибла нелепо и бессмысленно в первые же дни революции. 2 Карсавина Тамара Платоновна (1885 — 1978) — русская балерина, танцевавшая в Мариинском театре в Санкт-Петербурге, затем в труппе «Русский балет» С.П.Дягилева в Париже. Имеется в виду балет «Лебединое озеро» (1876) П.И.Чайковского (1940–1893). Карсавина танцевала партию Коломбины в ряде балетных постановок, в частности в балете «Арлекинада» (1900) итальянского композитора Риккардо Дриго (1846 — 1930), много лет проработавшего в России. — Безумцы! Дураки! Обезьяны!.. — захлебываясь чаем, рычал Клод Уикем. — Я училась вместе с Карсавиной, — сказала миссис Денмен, — и довольно хорошо ее помню. — Она была… прекрасна, да? — спросил мистер Саттертуэйт. — Да, — тихо сказала миссис Денмен. — Она была прекрасна. Когда Клод Уикем наконец отбыл, Джон Денмен вздохнул с таким облегчением, что его жена рассмеялась. — Я вас понимаю, — кивнул мистер Саттертуэйт. — Но, несмотря ни на что, этот юноша умеет писать настоящую музыку. — Да? — сказал Денмен. — Несомненно. Другое дело, надолго ли его хватит. — То есть? — не понял Денмен. — К нему слишком рано пришел успех — юношам это, как правило, вредит. Я не прав? — Он обернулся к мистеру Кину. — Вы всегда правы, — сказал мистер Кин. — Пойдемте в мою комнату, — пригласила миссис Денмен. — Там нам будет удобнее. Она первая направилась к лестнице, остальные последовали за ней. При виде китайской ширмы у мистера Саттертуэйта перехватило дыхание. Он поднял глаза и обнаружил, что миссис Денмен наблюдает за ним. — Вы, говорят, всегда правы, — задумчиво кивнув, проговорила она. — Что вы скажете о моей ширме? В ее вопросе ему вдруг послышался некий потаенный смысл, и, отвечая, он слегка волновался. — Она… — он запнулся, подыскивая слова, — восхитительна. Более того, она бесподобна. — Вы правы! — Сзади подошел Денмен. — Мы ее купили вскоре после нашей женитьбы. Она досталась нам за десятую часть настоящей стоимости, и все равно нам пришлось потом год выкарабкиваться из долгов. Помнишь, Анна? — Да, — сказала миссис Денмен. — Помню. — Собственно говоря, нам вообще не стоило ее покупать — во всяком случае, тогда. Теперь, конечно, другое дело. На днях на аукционе Кристи распродавали прекрасные китайские вещицы, тоже лаковые. Как раз то, что надо для этой комнаты — можно было бы обставить ее всю в китайском стиле, а старую мебель убрать. Так представьте, Саттертуэйт, моя жена даже слышать об этом не захотела! — Мне нравится моя комната именно такой, — сказала миссис Денмен и посмотрела на мужа. Мистеру Саттертуэйту опять почудилось, что эти слова — и этот взгляд таят в себе некий скрытый смысл, но он опять не смог его разгадать. Оглядевшись, он впервые обратил внимание на то, что в комнате нет ничего личного — ни фотографий, ни цветов, ни безделушек — вообще никаких признаков того, что она принадлежит живому человеку. И если бы не китайская ширма, так явно ни с чем не вязавшаяся, ее можно было бы принять за образец меблировки гостиной в каком-нибудь мебельном магазине. Когда он поднял глаза, хозяйка, чуть наклонясь вперед, смотрела на него с улыбкой. — Слушайте, — сказала она. На секунду в ней проступило что-то не английское, чужестранное. — Говорю это вам, потому что вы поймете. Когда мы покупали эту ширму, мы платили за нее не только деньгами — любовью. Мы любили ее за то, что она была такая восхитительная и бесподобная — и ради этой своей любви отказывались от многого другого, в чем мы тогда очень нуждались — и чего у нас не было… А за те китайские вещицы, о которых говорит Мой муж, мы можем заплатить только деньгами — потому, что больше у нас ничего нет. Денмен рассмеялся. — Ну, как знаешь, — сказал он, однако тон его выдавал легкую досаду. — Все равно среди английской мебели она не смотрится. Мебель, конечно, хорошая, добротная и настоящая — как-никак, «хепплуайт», а не какая-нибудь подделка! но в общем-то ничего особенного. Она кивнула. — Особенного ничего. Добротная, настоящая и английская, — тихо произнесла она. Мистер Саттертуэйт пристально взглянул на нее. Кажется, он начинает улавливать за ее словами упрямо ускользающий смысл. Английская мебель… Яркая красота китайской ширмы… Ах нет, он снова упустил нить. — На улице мне встретилась мисс Стэнуэлл, — заметил он между прочим. — Она сказала, что собирается петь Пьеретту в вашем сегодняшнем представлении. — У нее, кстати, отлично получается, — сказал Денмен. — У нее смешные ноги, — сказала Анна. — Глупости! — оборвал ее муж. — Все женщины одинаковы, Саттертуэйт, — не выносят, чтобы при них хвалили другую. А Молли девушка красивая — так что, понятно, каждая женщина норовит вонзить в нее жало. — Я говорила о том, как она танцует, — чуть удивленно сказала Анна Денмен. — Да, она очень хорошенькая, но ужасно смешно перебирает ногами. И не пытайтесь меня переубедить — слава Богу, я кое-что в этом понимаю. Мистер Саттертуэйт тактично вмешался. — Насколько я понял, к вам приезжают настоящие танцоры? — Да, ведь в спектакле есть чисто балетные сцены. Князь Оранов должен привезти их на своей машине. — Сергей Оранов? Это Анна Денмен удивленно подняла голову. — Ты знаешь его? — обернулся к ней муж. — Да, знала… В России. Джон Денмен, как показалось мистеру Саттертуэйту, забеспокоился. — А он тебя узнает? — Да. Он меня узнает. Она тихо и торжествующе засмеялась. Странно, но теперь в ней не было ничего от безжизненного манекена. Она без смущения смотрела на мужа, затем сказала: — Значит, танцоров привезет Сергей. Что ж, он всегда увлекался балетом. — Понятно, — резко сказал Джон Денмен и, повернувшись, вышел ит комнаты. Мистер Кии последовал за ним. Анна Денмен прошла к телефонному аппарату, сняла трубку и назвала номер. Мистер Саттертуэйт собирался незаметно уйти, но она сделала ему рукой знак остаться. — Я могу поговорить с леди Рошеймер? Ах, это вы! Это Анна Денмен. Скажите, князь Оранов еще не приехал?.. Что?.. Что?! О Боже! Какой ужас!.. Некоторое время она слушала, потом тихо повесила трубку и обернулась к мистеру Саттертуэйту. — С ними произошел несчастный случай. Да и неудивительно, раз Сергей был за рулем! Он, видимо, ничуть не изменился за эти годы… Балерина не сильно пострадала, у нее только ушибы, но она слишком взволнована и не сможет сегодня танцевать. А у ее партнера сломана рука. Сам Сергей в порядке — воистину черт бережет своих. — А как же сегодняшний спектакль? — Да, вы правы, друг мой!.. Придется это решать. Анна села на стул и задумалась. Лишь через некоторое время она подняла глаза на своего гостя. — Я плохая хозяйка, мистер Саттертуэйт, — совсем вами не занимаюсь. — Уверяю вас, в этом нет необходимости! Хотя… Мне хотелось бы вас кое о чем спросить. — Да? — Откуда вы знаете мистера Кина? — Он часто бывает здесь, — медленно проговорила она. — Кажется, у него тут неподалеку какие-то владения. — Да, он мне сегодня говорил… — Он… — Она замолчала. Глаза хозяйки и гостя встретились. — Думаю, что вы лучше меня знаете, кто он такой, — закончила Анна Денмен. — Я? — А разве нет? Мистер Саттертуэйт опять ощутил беспокойство. Эта женщина определенно вносила разлад в стройную гармонию его души. Она, казалось, ждала от него каких-то признаний, к которым он еще не был готов. — Да, знаете, — повторила она. — Думаю, вы почти все знаете, мистер Саттертуэйт. Лесть всегда опьяняла мистера Саттертуэйта, однако на сей раз слова хозяйки его почему-то не тронули. Он смиренно покачал головой. — Что может знать человек? — сказал он. — Немного. Почти ничего. Она молча кивнула в ответ и вскоре, не глядя на него, заговорила задумчиво, словно сама с собой. — Если я вам что-то скажу — вы не будете смеяться? Впрочем, нет, вы не будете… Представьте себе, что вам, для того чтобы заниматься своим… делом, своим ремеслом, пришлось бы вообразить нечто такое, чего на самом деле не существует, — вообразить некоего человека. Вы понимаете, это всего лишь выдумка, полет фантазии, не более. Но однажды… — Что — однажды? Мистер Саттертуэйт почувствовал живейший интерес. — Однажды ваша фантазия оживает! То, что вы раньше себе лишь представляли, чего на самом деле не может быть, оказывается реальностью… Что это, безумие? Скажите мне, мистер Саттертуэйт, безумие это — или вы тоже верите, что такое возможно? — Я… — По какой-то непонятной причине он не мог выдавить из себя ни звука. Слова как будто прилипли к гортани. — Впрочем, все это глупости, — сказала Анна Денмен и стремительно вышла из комнаты, оставив мистера Саттертуэйта наедине с его невысказанным ответом. Когда он спустился к ужину, миссис Денмен беседовала с гостем — высоким темноволосым мужчиной средних лет. — Князь Оранов — мистер Саттертуэйт. Они поклонились друг другу. У мистера Саттертуэйта мелькнула мысль, что его появление, кажется, прервало какой-то разговор, который уже не возобновится. Однако никакой неловкости из-за этого не возникло. Русский гость легко и естественно рассуждал о близких и понятных мистеру Саттертуэйту вещах. У него был прекрасный художественный вкус, а вскоре к тому же выяснилось, что у них с мистером Саттертуэйтом много общих знакомых. Появился Джон Денмен, и разговор перекинулся на более конкретные вопросы. Оранов выразил свое сожаление по поводу несчастного случая. — И все-таки знаете — я не виноват! Я люблю ездить быстро — что верно, то верно, — но я неплохо вожу. Просто так уж вышло. Судьба!.. — Он пожал плечами. — Все под Господом ходим! — Это в вас говорит русский характер, Сергей Иванович, — заметила миссис Денмен. — А в вас откликается, Анна Михайловна, — парировал гость. Мистер Саттертуэйт обвел глазами всех троих. Джон Денмен держится отчужденно. Светлые волосы, бледное лицо — типичный англичанин. Двое других до странности похожи друг на друга — оба худощавые, смуглые, темноволосые… Эта сцена что-то ему напоминает, но что? А, вспомнил! «Валькирия», первый акт. Зигмунд и Зиглинда, такие похожие друг на друга — а рядом, словно чужой, Хундинг. [3] В голове мистера Саттертуэйта зашевелилась догадка: так вот почему мистер Кин сегодня здесь?.. Он твердо верил: где появляется мистер Кин, там неизбежно что-то произойдет. Что ж, стало быть, намечается банальный любовный треугольник?.. 3 «Валькирия» — вторая часть оперной тетралогии «Кольцо Нибелунгов» немецкого композитора, дирижера, музыкального писателя и театрального деятеля Рихарда Вагнера (1813 — 1883), сюжет которой построен на основе древнескандинавского эпоса и средневековых немецких легенд. Зигмунд, Зиглинда и Хундинг — персонажи оперы. Зигмунд и Зиглинда — влюбленные, не знающие, что они брат и сестра, Хундинг — нелюбимый муж Зиглинды. Мистер Саттертуэйт почувствовал смутное разочарование. Пожалуй, он ожидал большего. — Как вы договорились, Анна? — спросил Денмен. — Спектакль, вероятно, придется отложить? Я слышал, ты звонила Рошеймерам? Она покачала головой. — Нет. Ничего откладывать не будем. — Но как же — без балета?.. — Ты прав, Джон, Арлекинады без Арлекина с Коломбиной, конечно, не получится, — суховато согласилась Анна Денмен. — Коломбину станцую я. — Ты? — Он был явно удивлен и, как показалось мистеру Саттертуэйту, даже раздосадован. Она спокойно кивнула. — Не беспокойся, Джон, я тебя не подведу. Ты забываешь — все-таки это была моя профессия. «Какая сложная штука человеческий голос, — подумал мистер Саттертуэйт. Одно говорит, другое недоговаривает., -: Знать бы что!» — Ладно, — нехотя согласился Джон Денмен. — Это решает половину проблемы. Но как насчет второй половины? Где ты найдешь Арлекина? — А я его уже нашла. Вот он! И она указала рукой на дверь, где как раз в этот момент появился мистер Кин. Он улыбнулся ей в ответ. — Боже правый, Кин! — воскликнул Джон Денмен. — И вы туда же! Ни за что бы не подумал, что вы что-нибудь в этом смыслите!.. — Мистер Кин может представить рекомендации знатока, — сказала Анна. — За него поручится мистер Саттертуэйт. Она улыбнулась мистеру Саттертуэйту, и тому волей-неволей пришлось что-то отвечать. — Да-да, я ручаюсь за мистера Кина, — растерянно забормотал он. Денмен переключился на другие вопросы: — После спектакля будет костюмированный бал. Вот еще морока! Придется ведь и вас во что-нибудь нарядить, Саттертуэйт. Тут уж мистер Саттертуэйт решительно замотал головой. — Думаю, мой почтенный возраст меня извинит. — Но тотчас у него возникла блестящая мысль, и он накинул на руку салфетку. — Перед вами, господа, немолодой лакей, знававший лучшие времена! — И рассмеялся. — Что ж, неплохое занятие, — заметил мистер Кин. — Можно многое увидеть. — А мне придется напялить какое-нибудь дурацкое тряпье, — обреченно произнес Денмен. — Слава Богу, сегодня хоть не жарко… Ну, а вы? — Он взглянул на Оранова. — У меня с собой костюм Арлекина, — сказал князь и на секунду задержал взгляд на лице хозяйки. Последовала неловкая пауза — или, возможно, она лишь показалась неловкой мистеру Саттертуэйту. — Этак, пожалуй, мы все втроем можем нарядиться Арлекинами! — рассмеялся Денмен. — У меня тоже есть старый костюм Арлекина. Мне сшила его жена вскоре после свадьбы, тоже для какого-то маскарада. — Он оглядел собственную грудную клетку. — Правда, я не очень уверен, что смогу теперь в него влезть. — Да, — сказала его жена. — Ты уже не сможешь в него влезть. — И снова тон ее говорил гораздо больше, чем слова. Она взглянула на часы. — Если Молли сейчас не появится, не будем больше ждать. Но в этот момент дворецкий сообщил, что девушка здесь. Она уже переоделась в свое белое с зеленым платье Пьеретты. «Что ж, оно ей к лицу», — подумал мистер Саттертуэйт. Молли была полна энтузиазма по поводу своего предстоящего выступления. — Я так волнуюсь! — объявила она, когда после обеда подали кофе. — А вдруг я забуду слова? Или у меня голос задрожит? — У вас прелестный голос, — сказала Анна. — Я бы на вашем месте о нем не беспокоилась. — А я все равно беспокоюсь! Хорошо, хоть о танцах не нужно переживать: в конце концов, в собственных ногах мудрено запутаться, ведь правда? Вопрос был обращен к Анне, но та лишь посоветовала ей: — Спойте что-нибудь мистеру Саттертуэйту. Вот увидите, он вас успокоит. Молли прошла к пианино и запела старинную ирландскую балладу. В гостиной зазвенел ее свежий мелодичный голосок. «Ax, милая Шийла, что смотришь в огонь так уныло, Скажи мне, моя смуглянка, скажи, кого ты там видишь?» — «Того, кто меня любит, и того, кто меня разлюбит. И за ними тень еще одного — того, кто меня погубит…» Песня продолжалась. Когда Молли кончила петь, мистер Саттертуэйт ободряюще закивал. — Миссис Денмен права: у вас прелестный голос, может быть, не хватает техники, зато сколько чувства, непосредственности… — Верно! — согласился Джон Денмен. — Так что вперед, Молли, и не трусь! И вообще, пора уже нам отправляться к Рошеймерам. Все разошлись по своим комнатам — переодеться. Решили идти пешком, благо вечер был восхитительный, а до дома Рошеймеров не больше двухсот ярдов Мистер Саттертуэйт ненадолго остался в гостиной вдвоем со своим другом. — Странная вещь, — начал он, — но ее песня почему-то напомнила мне о вас. «И за ними тень еще одного…» В этом есть какая-то тайна, а сталкиваясь с тайной, я всякий раз думаю о вас. — Неужто я такой таинственный? — улыбнулся мистер Кин. Мистер Саттертуэйт убежденно закивал. — Даже очень. Представьте, до сегодняшнего дня я и не подозревал, что вы профессиональный танцор! — Правда? — сказал мистер Кин. — Вот послушайте! — сказал мистер Саттертуэйт и тихонько напел любовную тему из «Валькирии». — Вот что крутилось у меня в голове, когда я за обедом наблюдал за этой парочкой! — За какой парочкой? - Как — за какой? За князем Орановым и миссис Денмен. Вы разве не заметили, как она сегодня преобразилась? В ней… В ней будто ставни внезапно распахнулись, и показался свет… — Да, — сказал мистер Кин. — Вполне возможно. — Сюжет давно известный, — заметил мистер Саттертуэйт. — Разве не так? Этих двоих слишком многое объединяет. Они из одного и того же мира, к ним приходят одинаковые мысли, одинаковые сны… Нетрудно догадаться, как все получилось. Десять лет назад Денмен был, вероятно, молод, смел, хорош собою одним словом, фигура вполне романтическая. К тому же он спас ей жизнь — так что, думаю, все произошло само собой. А что теперь? Теперь он сорокалетний мужчина, респектабельный и вполне добропорядочный, но — как бы это сказать?.. Ничего особенного. Примерно как его хваленая хепплуайтовская мебель, «английская и добротная». Он такой же заурядный англичанин, как эта хорошенькая девушка с ее непоставленным, но звонким голоском… Ах, мистер Кин, можете улыбаться, но вы не станете отрицать, что я прав! — Я ничего не отрицаю В том, что вы видите, вы всегда правы. И все же… — Все же что? Мистер Кин склонился к собеседнику, и его темные печальные глаза встретились с глазами мистера Саттертуэйта. — Неужели жизнь вас так ничему и не научила? — едва слышно выдохнул он. Этот разговор оставил мистера Саттертуэйта в таком смущении и в такой задумчивости, что, когда он наконец выбрал для себя подходящий галстук и спустился вниз, выяснилось, что остальные, не дождавшись его, уже ушли. Он прошел через сад и уже ступил было за знакомую калитку, когда прямо перед собой, на залитой лунным светом улочке, увидел мужчину и женщину, слившихся в объятьях. В первую секунду он подумал… Но потом он разглядел. Это были Джон Денмен и Молли Стэнуэлл. До его слуха донесся хриплый, страдающий голос Денмена: — Я не могу жить без тебя… Что нам делать? Мистер Саттертуэйт развернулся, чтобы тихо уйти, но чья-то рука легла ему на плечо. У калитки рядом с ним оказался еще кто-то, кто тоже все видел. Ему довольно было раз взглянуть на ее лицо, чтобы понять, как глубоко он заблуждался во всех своих выводах. Она крепко вцепилась в его плечо и не разжимала пальцев, пока те двое не ушли и не скрылись за поворотом. Потом он услышал собственный голос как бы со стороны. Он говорил ей что-то утешительное, бормотал какие-то глупости, просто смехотворные рядом с муками, которые он угадывал за ее молчанием. Она произнесла всего несколько слов. — Пожалуйста, — сказала она, — не оставляйте меня. Мистер Саттертуэйт был очень растроган. Стало быть, и он кому-то нужен. И он продолжал говорить нелепые, ничего не значащие слова, потому что это все же было лучше, чем ничего не говорить. Они вместе дошли до дома Рошеймеров. Пальцы ее то и дело сжимались на его плече, и он видел, что она рада его обществу. Она убрала руку, только когда они уже совсем пришли. — А теперь, — сказала она, высоко подняв голову — я буду танцевать. Не бойтесь за меня, друг мой. Я буду танцевать! И, круто повернувшись, она ушла. Мистера Саттертуэйта перехватила леди Рошеймер, вся в заботах и в бриллиантах, и передала его Клоду Уикему. — Это провал! Полный провал! Проклятье, каждый раз одно и то же! Все эти деревенские клуши воображают, что умеют танцевать… Со мной даже никто не посоветовался!.. — Он наконец нашел слушателя, который кое-что понимает в искусстве, и теперь говорил и говорил не умолкая. Эта необузданная вакханалия жалости к самому себе прервалась лишь с первыми звуками музыки. Мистер Саттертуэйт отбросил все посторонние мысли и был теперь только настороженным критиком. Уикем, конечно, невыносимый дурак, но он умеет писать музыку легкую, нежную, таинственную, как сказочная паутина, и при этом без тени слащавости. Декорации были прелестные: леди Рошеймер никогда не скупилась для своих протеже. Сцена выглядела как настоящий кусочек Аркадии, световые эффекты придавали действу требуемый оттенок нереальности. На сцене, как в незапамятные времена, танцевали два персонажа. — Изящный Арлекин в маске взмахивал волшебной палочкой, блестки на его костюме переливались в лунном свете… Белая Коломбина кружилась, как бессмертная, неувядаемая мечта… Мистер Саттертуэйт выпрямился в кресле. Однажды он все это уже видел. Да, несомненно… И вот он уже далеко от гостиной леди Рошеймер — в берлинском музее, возле статуэтки бессмертной Коломбины… Арлекин с Коломбиной продолжали свой танец. Им принадлежал весь мир, и они танцевали в нем. Лунный свет. Появляется еще одна фигура. Это Пьеро бредет по лесу и поет, обращаясь к луне. Он видел Коломбину и потерял покой. Двое танцующих исчезают, но Коломбина успевает оглянуться. Она услышала живой голос человеческого сердца. Пьеро бредет прочь, его песня стихает вдали. Следующую сцену танцуют деревенские девочки: это пьеро и пьеретты. Появляется Молли в роли Пьеретты. Танцевать она не умеет, тут Анна Денмен права, зато голосок ее свеж и звонок. Она поет «Танцуй, Пьеретта, на лугу». Хорошая мелодия, одобрительно кивнул мистер Саттертуэйт. Уикем не считал для себя зазорным сочинять время от времени и песенки, коль в них бывала нужда. Искусство деревенских девочек по большей части вызывало у почтенного критика лишь содрогание, однако он по достоинству оценил самоотверженные труды леди Рошеймер. …Они пытаются втянуть Пьеро в свой танец. Он отказывается и бредет дальше — влюбленный, вечно жаждущий соединиться с предметом своей любви. Вечереет. Танцующие Арлекин с Коломбиной то появляются, то снова исчезают, но пьеро и пьеретты не замечают их: эти двое невидимы для толпы. Наконец все расходятся, утомленный Пьеро засыпает на зеленом берегу. Арлекин и Коломбина танцуют над Ним. Внезапно он просыпается и видит Коломбину. Он упрашивает, уговаривает, умоляет ее… Она замирает в растерянности. Арлекин манит ее за собой — но она его уже не видит. Она слушает Пьеро, его зазвучавшую с новой силой любовную песню… Она падает в его объятья, занавес опускается. Второй акт, домик Пьеро. Коломбина сидит у очага. Она кажется бледной и усталой. Она прислушивается — к чему? Пьеро поет ей, он пытается вновь обратить к себе ее сердце и мысли. Сумерки сгущаются. Слышен гром… Коломбина оставляет свою прялку. Она в смятении, она уже не слушает Пьеро. В ней звучит ее собственная музыка — музыка Арлекина и Коломбины… Она очнулась!.. Она все вспомнила. Раскат грома. В двери стоит Арлекин. Пьеро не видит его, но Коломбина с радостным смехом вскакивает со своего места. К ней подбегают дети, но она отталкивает их. С новым раскатом грома стены рушатся и Коломбина, кружась, уносится в ночь вместе с Арлекином… …Темнота, и в этой темноте слышна мелодия песенки, которую пела когда-то Пьеретта. Медленно светлеет. Снова домик Пьеро. Пьеро и Пьеретта, седые и состарившиеся, сидят в креслах перед очагом. Звучит счастливая, но приглушенная музыка. Пьеретта кивает в такт. Через окно падает сноп лунного света, и вместе с ним появляется мотив давно забытой песенки Пьеро. Пьеро тревожно вздрагивает во сне. …Волшебная тихая музыка. Возле домика появляются Арлекин и Коломбина. Дверь распахивается, и Коломбина, танцуя, попадает в дом. Наклонясь над спящим Пьеро, она целует его в губы. Снова удар грома… Коломбина уже кружится снаружи. В центре сцены освещенное окно, через которое видно, как танцующие фигуры Арлекина и Коломбины медленно растворяются во тьме. Они все дальше, дальше… Падает бревно. Пьеретта в гневе вскакивает со своего места, бросается к окну и задергивает занавеску. Этим неожиданным диссонансом все заканчивается. Мистер Саттертуэйт неподвижно сидел среди выкриков и аплодисментов. Наконец он встал и вышел из зала. На пути ему встретилась взволнованная, разгоряченная Молли Стэмуэлл — она принимала комплименты, — потом Джон Денмен, который пробирался сквозь толпу с по-новому горящими глазами. Молли подошла к Джону, но он, едва ли сознавая, что делает, отстранил ее: он искал другую. — Моя жена… Где моя жена? — Кажется, она вышла в сад. Однако отыскал ее в конце концов не он, а мистер Саттертуэйт. Она сидела на каменной скамье под кипарисом. Приблизившись к ней, престарелый джентльмен повел себя по меньшей мере странно. Он встал перед нею на колени и поднес ее руку к губам. — Ах, — сказала она. — Вам понравилась, как я танцевала? — Вы танцевали… так, как вы танцевали всегда, мадам Карсавина. Она затаила дыхание. — Значит, вы… догадались? — На свете есть лишь одна Карсавина — и, однажды увидев, ее уже невозможно забыть… Но почему? Скажите, почему?.. — А что еще я могла сделать? — То есть?.. Объясните! — Мне кажется, вы должны понять — вы ведь знаете жизнь. — Она говорила очень просто. Теперь все для нее было просто. — Видите ли, великая балерина может, конечно, иметь друзей, возлюбленных — только не мужа. А Джон… Он ни о чем таком даже слышать не хотел. Он хотел, чтобы я принадлежала ему вся целиком, как никогда не могла бы принадлежать Карсавина. — Я понимаю вас, — сказал мистер Саттертуэйт. — Я вас понимаю. И вы подчинились? Она кивнула. — Вы, должно быть, очень сильно любили, — тихо сказал он. — Вы так решили, потому что я пошла ради него на такую жертву? рассмеялась она. — Не только поэтому. Еще потому, что вы пошли на нее с таким легким сердцем. — Да… Возможно, вы правы. — И что же теперь? — спросил мистер Саттертуэйт. Улыбка сошла с ее лица. — Теперь? — Она немного помолчала, потом, повысив голос, сказала куда-то в темноту: — Это вы, Сергей? Князь Оранов вышел из-под деревьев на освещенную луной лужайку. Он взял ее за руку и без смущения улыбнулся мистеру Саттертуэйту. — Десять лет назад я скорбел по Анне Карсавиной, — просто сказал он. — Для меня она была как… мое второе «я». Сегодня я снова ее нашел — и больше уже с ней не расстанусь. — Ждите меня через десять минут в конце улицы, — сказала Анна. — Я приду. Оранов кивнул и снова отступил в темноту. Балерина обернулась к мистеру Саттертуэйту. На губах ее трепетала улыбка. — Друг мой, вы как будто чем-то недовольны? — Кстати, — не отвечая на вопрос, сказал он, — вы не видели своего мужа? Он искал вас. Легкая тень пробежала по ее челу, однако голос звучал твердо: — Что ж… Очень возможно. — Я видел его глаза. В них… — Он осекся. Но Анна не дрогнула. — Ничего удивительного. Волшебная музыка и лунный свет пробудили ушедшие воспоминания… Но это лишь минутная слабость — не более. Скоро пройдет. — Стало быть, мне не нужно ничего говорить? — Он почувствовал себя старым и утомленным. — Десять лет я жила с тем, кого любила, — сказала Анна Карсавина. — Теперь я ухожу с тем, кто все эти десять лет любил меня. Мистер Саттертуэйт ничего не сказал. Ему действительно больше нечего было сказать. К тому же такое решение представлялось ему самым простым… Вот только оно ему почему-то совсем не нравилось… На плечо ему снова легла ее рука. — Вы правы, друг мой… Но третьего не дано. Каждый хочет повстречать идеальную, вечную любовь. Но звучит музыка Арлекина… Ни один возлюбленный не идеален, потому что все смертны. А Арлекин — он невидим, он всего лишь миф, фантазия, разве только… — Что? — спросил мистер Саттертуэйт. — Разве только что? — Разве только имя его — Смерть. Мистер Саттертуэйт вздрогнул. Она отступила в сторону и растворилась в темноте. Неизвестно, сколько он так просидел, но внезапно до него дошло, что он теряет драгоценные минуты. Он вскочил и засеменил по дорожке. Он не задумывался, куда направиться: его влекло туда помимо воли. Выбежав на улицу, он проникся странным ощущением нереальности. Волшебный лунный свет, волшебная ночь… И две фигуры, медленно идущие по улице в его сторону. Оранов в костюме Арлекина — так мистер Саттертуэйт подумал в первое мгновение. Но когда они проходили мимо него, он понял, что ошибся. Этот стройный силуэт, эта легкая раскачивающаяся походка могла принадлежать лишь одному человеку — мистеру Кину. Легко, словно не касаясь земли, они прошли дальше по улочке. Вскоре мистер Кин оглянулся, и мистер Саттертуэйт, к своему изумлению, увидел не лицо мистера Кина, а чужое, незнакомое… Хотя нет, не совсем незнакомое. Ах да! Таким, вероятно. Могло быть лицо Джона Денмена до того, как он был избалован и обласкан жизнью. Лицо, в котором горит нетерпение и безрассудство и угадываются черты мальчишки — и возлюбленного… До него долетел ее счастливый звенящий смех Он глядел им вслед и видел вдали огни маленького домика над обрывом. Он глядел, глядел и, как во сне, не мог отвести взгляда… От сна его пробудила чья-то рука. Кто-то, подошедший сзади, схватил его за плечо и развернул к себе лицом. Это оказался Сергей Оранов. Он был бледен и сильно взволнован. — Где она? Где? Она обещала прийти — но ее нет. — Мадам только что прошла по этой улице, одна. Это ответила служанка миссис Денмен, стоявшая в тени за калиткой. Она поджидала свою хозяйку с шалью. — Я стояла тут и видела, как она прошла мимо, — пояснила она. — Одна? — хрипло спросил мистер Саттертуэйт. — Вы сказали — одна? Глаза служанки расширились от удивления. — Ну да! Разве не вы, сэр, только что говорили с ней? Мистер Саттертуэйт вцепился в руку Оранова. — Скорее, — прошептал он. — Я… я боюсь. Они вместе поспешили по улочке, князь по дороге торопливо что-то говорил: — Она удивительное существо. Ах, как она сегодня танцевала! И этот ваш друг — кто он?.. Впрочем, все равно, но он замечательный, прекрасный танцор. Раньше, когда она танцевала Коломбину Римского-Корсакова, она так и не нашла для себя идеального Арлекина. Ни Моргунов, ни Кваснин — никто ей не подходил. И тогда она знаете что придумала? Она мне как-то призналась… Она стала танцевать не с настоящим партнером, а с неким воображаемым Арлекином, которого на самом деле никогда не было. Она говорила, что это сам Арлекин пришел танцевать с ней. Вот эта ее фантазия и делала ее Коломбину такой прекрасной. Мистер Саттертуэйт кивал. В голове его трепетала одна мысль. — Скорее, — сказал он. — Мы должны успеть Обязаны успеть! Они миновали последний поворот и остановились у глубокой мусорной ямы. В яме они увидели то, чего там прежде не было, — тело женщины. Поза ее была прекрасна. Она лежала с запрокинутой головой, широко раскинув руки. Мертвое лицо в лунном свете сияло победной красотой. Как из тумана выплыли давешние слова мистера Кина: «на свалке можно увидеть поистине прекрасные вещи»… Теперь-то мистер Саттертуэйт их понял. Оранов бормотал что-то бессвязное. По его лицу катились слезы. — Я любил ее. Я всегда любил ее… — Он почти слово в слово повторял то, о чем сегодня думал мистер Саттертуэйт. — Мы с ней были из одного и того же мира. У нас были одинаковые мысли, одинаковые сны. Я любил бы ее всегда Откуда вы знаете? Князь глядел на него молча, видимо, смущенный резким тоном собеседника. — Откуда вы знаете? — повторил мистер Саттертуэйт. — Все влюбленные думают так, и все так говорят! Но лишь один… Обернувшись, мистер Саттертуэйт едва не наткнулся на мистера Кина. В величайшем волнении он схватил своего друга за руку и оттащил в сторону. — Так это были вы? — сказал он. — Вы только что шли с ней рядом? Мистер Кин немного помолчал и тихо ответил: — Считайте так, если вам угодно. — Но служанка вас не видела!.. — Да. Служанка меня не видела. — Но я же видел! Как это могло быть? — Возможно, благодаря цене, которую вы заплатили, вы можете теперь видеть то, чего не видят другие. Мистер Саттертуэйт с минуту остолбенело глядел на него, потом вдруг задрожал как осиновый листок. — Где мы? — прошептал он. — Что это за место? — Я уже говорил вам сегодня: это моя улица. — Это улица Влюбленных, — сказал мистер Саттертуэйт. — И по ней проходят люди. — Да, рано или поздно большинство людей проходит по ней. — И что же они находят… в конце? Мистер Кин улыбнулся и указал на полуразвалившийся домик на краю ямы. — Свалку — или дом своей мечты… Кто знает? — вкрадчиво сказал он. Мистер Саттертуэйт внезапно вскинул голову, ему хотелось кричать, протестовать, он чувствовал себя обманутым. — Но ведь я… — Голос его дрогнул. — Я так и не прошел по вашей улице… — Вы жалеете об этом? Мистер Саттертуэйт затрепетал. Его друг вырос, казалось, до неимоверных размеров. Что-то страшное, угрожающее замаячило перед мистером Саттертуэйтом… Удовольствие, скорбь, отчаяние. Его душа, такая маленькая и уютная, в ужасе сжалась. — Вы жалеете? — повторил свой вопрос мистер Кин. От него повеяло чем-то пугающим. — Нет, — простонал мистер Саттертуэйт, — н-нет. И вдруг, овладев наконец собой, крикнул: — Но я умею видеть. Может, я и в самом деле только зритель Драмы Жизни но я вижу то, что невидимо для других. Вы же сами только что это сказали, мистер Кин. Но мистер Кин исчез.