Так я тебе и поверил. Но головой покивал.

— Кстати, Дмитрий Никитич, — Костромин по-свойски пододвинул ко мне стул и уселся напротив, проникновенно заглянув в глаза, — А драгоценности, которые Вы храму пожертвовали, они откуда?

Вот змей хитрый:

— Наследство, Аполлинарий Антонович.

— Но позвольте, Вы так и очнулись в тайге с драгоценностями в руках?

— Почему в руках? — улыбаюсь ему в ответ самой располагающей, дружелюбной улыбкой, — В саквояже были. А саквояж в мешке.

— В каком мешке? — а вот это уже не маска, он действительно удивлен.

— В солдатском, с лямками такой, знаете? — вещмешки тут точно уже есть, видел у казаков. Костромин непонимающе кивает.

— А документов Ваших там, стало быть, не было?

— Не было, — пожимаю я плечами, — Только драгоценности и немного еды.

— И как Вы это объясните? Вы же строили для себя какие-то предположения.

— Думаю, я хотел для чего-то спрятать золото.

— И не спрятали?

— Не спрятал.

— Почему?

— Не успел, — развожу руками, — Я же говорил, меня совершенно ослабшим, по всей видимости, в результате какой-то болезни, нашел шаман тюйкулов и вместе с внучкой, ставшей впоследствии моей женой, выходил.

­­– А с чего вы решили, что в саквояже Ваше наследство?

— Да помню я их. Знаете, обрывки памяти из детства всплывают, как в тумане. У вас так не бывает?

— Бывает, ­– ­кивает головой Костромин, — Только у меня такие воспоминания никак не связаны с чудесами. Ведь Ваша история больше напоминает волшебную сказку, согласитесь? — он театрально разводит руками. Знал бы, ты насколько эта история фантастична на самом деле!

Согласен, — киваю я ему, — Сам никак не могу объяснить это, кроме как Божьим провидением.

— Поэтому Вы и решили отдать драгоценности церкви?

— Нет. Не из-за этого. Мне просто понравился ваш батюшка. Он очень светлый человек.

— Да, Его Высокопреподобие многое сделал и делает для губернии и уезда, большой святости человек — Костромин крестится, вот сейчас он действительно искренен. Видно, что отца Федора уважают не только в Колывани, но и в Томске. Крестимся и мы с Зубрицким. — А есаула Ефтина давно знаете?

— Да здесь и познакомились, Володя, хорунжий Осипов представил нас друг другу. Есаул его непосредственный командир. А почему Вы спрашиваете?

— Да потому, уважаемый Дмитрий Никитич, — Костромин взял со стола Зубрицкого папку весь допрос пролежавшую там, — Что есаул Ефтин, хорунжий Осипов и еще несколько простых казаков подтверждают Вашу личность. Более того, — полицейский достает из папки бумагу, написанную аккуратным, почти каллиграфическим почерком, — Они утверждают, что у Вас в поселке Красноярском есть родственники, готовые опознать Вас и подтвердить родство.

Вот это неожиданно! Нет, это охренеть, как неожиданно! Получается, Ефтин предков моих знает?! Уколовы-то испокон веков в Красноярской жили, со времен Екатерины Второй, если не Петра. То-то он все время ко мне приглядывался с улыбочкой. И не сказал же ничего, не спросил! Неужели я так похож на кого-то из пращуров? Все может быть! На деда­-то я сильно похож. Особенно в молодости. Есть, вернее, была у меня его фронтовая фотография. Так будто это я в исторические реконструкторы подался. Костромин заметил мое замешательство:

­– Вы что-то вспомнили, Дмитрий Никитич?

— Я? Нет. Не уверен, — я, правда, был ошарашен. Нет, не тем, что Ефтин отыскал мою родню. Скорее тем, что казаки, не сомневаясь, поручились за едва знакомого им человека.

— Тогда, — Костромин пододвигает мне листок, — Распишитесь в ознакомлении. Это Вам предписание явиться в течение двух месяцев, считая с сегодняшнего дня, в поселок Красноярский для опознания Вас родственниками. Там же становой пристав оформит нужную бумагу, и уже тогда, на ее основании, в Усть-Каменогорске в Третьем военном отделе Вам выправят все необходимые документы. Если уж казаки за Вас поручились им и сопровождать Вас до Усть-Каменогорска. С есаулом Ефтиным все обговорено, он и выделит сопровождающих.

Тут ясно, как божий день, тип я для всех мутный и непонятный, а так под присмотром буду и не пропаду бесследно на бескрайних просторах родной Сибири. Кое-как умудряюсь расписаться, не поставив кляксу. Ну, удружили казачки. С документами-то, вроде как ладком получается. Да есть только нюансик. Нет, блин, нюансище! Казаки здесь обязаны служить! Двадцать лет! Или восемнадцать? Не помню точно. Но хрен редьки не слаще!

— И еще, — Костромин торжественно поднялся, следом встал и Зубрицкий, оправляя мундир. Что это с ними? Еще и на меня глядят выжидающе. Ну, значит, тоже встану, мне не сложно. — История с чудесным спасением казачьего офицера достигла ушей Цесаревича Николая Александровича во время его пребывания в Томске. От имени Его Высочества выражаю Вам высочайшую благодарность, — это его реально так прет от верноподданнических чувств? Глаза горят, губы подрагивают от волнения. Да и Зубрицкий словно кол проглотил. И куда все это денется буквально через четверть века? Да, уж! Поправит Николай Александрович! Слов, кроме нецензурных, нет. А сказать что-то надо.