Современная психиатрия тоже так считает: «Лекарства от шизофрении превращают человека в зомби. Это происходит, если пациенту прописывают лечение лекарствами первого поколения. «Галоперидол» и «Трифтазин» – это препараты времен советской карательной психиатрии. С одной стороны, они довольно эффективны – снимают психоз, и в некоторых случаях их прописывают даже в самых развитых странах. Проблема в том, что эти препараты вызывают огромное количество побочных эффектов. Они снижают активность, понижают настроение и могут серьезно повлиять на эмоциональное состояние человека» 6 , – рассуждает все тот же доктор Тевелев.

Это сейчас психиатрия разделяется на детскую и взрослую. А в девяностые меня, ребенка, лечили карательными методами для взрослых.

Люди, которые лежали в подобных заведениях, особенно в период постсоветского развала, явно не из слабаков. При этом многие просто не выживали. Буквально. Я застала несколько таких смертей и чуть не умерла сама.

«Не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней» – не помню, кто это сказал, но мне пришлось поступить именно так. Иначе я бы не выжила.

***

То ли лекарства так подействовали на меня, то ли я просто смирилась с происходящим. Но через несколько дней стала осматриваться: что это за место, что за люди, где я на самом деле нахожусь.

Нас разделяли на два корпуса: женский и мужской. Меня окружало много металлических кроватей с пружинными сетками.

А вот люди были совершенно разные. От брошенной мужем страдалицы и неадекватных истеричных натур до дочки бизнесмена, что бесила его своими авантюрами. Многого я там насмотрелась. Быть может, общение с такими разными людьми и помогло мне выжить и не сломаться в этом кромешном аду. Кто знает.

Все, что окружало меня в пятнадцать, я запомню так, что стереть невозможно. Особенно тяжелые, покрытые ржавчиной советские решетки. Они были повсюду. Будто преследовали меня, куда бы я не посмотрела. Для меня эта больница была некой клеткой, куда меня зачем-то поместили, решив стереть с лица земли.

«Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой…» – тогда я часто вспоминала эти строки Пушкина.

Сама больница находилась далеко от нашего дома. В тех местах я раньше никогда не была. Оливкового цвета кирпичная обшарпанная трехэтажка стояла особняком, огороженная металлическим черным забором с большими воротами.

Иногда нам разрешались прогулки с близкими родственниками. Родители приезжали меня навещать. Лекарства действовали – я все чаще находилась в состоянии равнодушия. Поэтому перестала злиться и через некоторое время смогла принять маму с папой. Но травма отвержения уже обосновалась глубоко внутри. Хотя прогулки на свежем воздухе и отвлекали меня от пребывания в этом кромешном аду.

Я смотрела на людей, что уезжали и приезжали в эту больницу. У всех были свои истории. Мне запомнилось несколько.

***

Одна женщина, что прибыла к нам в палату, постоянно плакала и смотрела на фотографию, держа ее трясущимися руками. Почему-то тогда мне захотелось подойти к ней и погладить, чтобы она успокоилась. Поддержать и показать, что она не одна.

Когда я села рядом, то увидела какие у нее большие глаза. Даже огромные. Зеленые, как трава на лугу. Но сколько же боли я увидела в них! Целая бездна безысходности, пустоты, предательства, смерти. В этих невероятно красивых глазах была смерть! Эта женщина словно умерла от того, что произошло с ней.

Такого я еще не видела в свои пятнадцать. Ее будто не было. Она сидела и плакала, но была как неживая. Я не понимала, как такое возможно. И я не могла позволить ей умереть. Не могла! У нее такие красивые глаза! Как можно с такими глазами не жить, как можно?

– Как вас зовут? Что произошло? – спросила я.

– Оксана. Муж от меня ушел… – тихо ответила она. – К другой.

– Ну и дурак! Чего реветь-то! – я и со своим юношеским максимализмом не видела в этом большой беды. Подумаешь, мужик ушел! Невелика потеря.

– Сын это все тяжело переживает. А я так совсем не могу! Не могу больше жить! Он просто взял и перечеркнул все наши десять счастливых лет. Вот так вот, легко и в одночасье! – она разрыдалась еще громче.

Конечно, сейчас я сказала бы ей, что мужчина вряд ли уходит к другой в одночасье. Такое решение он точно принимает более взвешенно. Но тогда урок под названием «жизненный опыт мужских измен» я еще не проходила.

На фотографии я увидела красивого большеглазого мальчика лет десяти.