Жребий был брошен вместе со всеми доспехами при попытке обратно перейти Рубикон.

Когда Калигула ввел в сенат своего коня, все лошади Рима воспрянули духом.

Иногда опасно уходить от достигнутого. Даже вперед.

Битвы за свои убеждения никогда не бывают столь жестоки, как битвы за свои заблуждения.

А что касается войн Алой и Белой розы, то это были только цветочки.

Из века в век бродя по дорогам, рыцари одичали, отбились от своих дам и превратились в настоящих разбойников.

Факты — солдаты истории: они всегда подчиняются генералам.

Свидетели истории могут быть как свидетелями защиты, так и свидетелями обвинения. Все от того зависит, кто их вызывает на суд.

Суд истории — это суд, всегда выносящий приговор, но никогда не приводящий его в исполнение.

Буйным становится человек, когда он продает душу дьяволу, но каким же кротким становится он, когда он отдает богу душу.

Если бы люди вели себя, как ангелы, а работали, как черти.

Цель оправдывает средства, но — увы — не всегда их дает.

Мудрые мысли погребены в толстых книгах, а немудреные входят в пословицы и живут у всех на устах.

Когда перед тобой возникнет стена, вбей в нее гвоздь, повесь на него шляпу и чувствуй себя, как дома: одна стена у тебя уже есть.

Мы вырубим все оазисы, чтобы они не заслоняли от нас пустынь, которые нам еще предстоит засадить деревьями.

Очнувшись от своей игры, Орфей застал свою жену в объятиях Морфея.

И вот уже он стал таким великим художником, что мог не слышать ничего вокруг, как Бетховен, и не видеть ничего вокруг, как Гомер.

Театр начинается с вешалки и кончается вешалкой. Но помните: главное всегда в середине.

Настоящего зрителя искусство всегда возвышает.

Уходя из театра, каждый зритель уносит с собой по лавровому листку.

Современность — это то, что понимается только со временем.

Сегодня и завтра, в любой сезон — билеты на сегодняшнюю трагедию действительны на завтрашнюю комедию.

При естественном движении от начала к концу — вечное движение к началу.

…а старые обезьяны все еще вспоминают о том, как они жили до эволюции…

У нас на лестнице живет Некрасов. Не писатель, конечно. И живет у нас на лестнице Белинский — тоже не критик, а так. И вот Белинский (не наш) написал статью про Некрасова (тоже не нашего). Вообще-то он ее написал давно, только мы о ней недавно узнали.

Наш Белинский говорит:

— Неудобно хвалить, но написано здорово. Я специально, чтоб почитать, записался в библиотеку. Прочитаю — выпишусь.

— Надо и себе записаться, — говорит наш Некрасов. — Интересно, как там твой моего…

Некрасов — тот еще — выпустил сборник. Не то московский, не то ленинградский, словом, по какому-то из городов. Правда, он не весь сборник написал, были там еще, не с нашей лестницы. А Белинский (тот) возьми и грохни статью.

Наш говорит:

— Их там на сборник человек десять, а он один — про всех.

— Ну, мой-то, наверно, тоже что-нибудь еще написал. Помимо сборника.

Это наш Некрасов вступился за своего. Кто ж еще за него заступится?

— А ты думаешь, Белинский только про этот сборник написал? У него там и про других, только я фамилий не запомнил.

И правда, всех запоминать — мозгов не напасешься. Тут хоть бы со своей лестницы.

У нас на лестнице хватает жильцов, и каждый норовит, чтоб его запомнили. Один говорит: меня запомнить легко, потому что, говорит, моя фамилия Менделеев. А чего ж, говорю, легко, фамилия довольно-таки длинная. А он: это был великий химик. Ты бы, говорю, придумал чего поинтересней. Полководец Менделеев. Или космонавт.