Маленьких амбий пугали разными проходимцами, которые, вскружив голову доверчивым крошкам, заманивали их внутрь, предлагая не вмешивать мэрию в их высокие отношения, и, как сказали бы у нас, с тех пор их никто больше не видел. Но это неверно. Амбий вообще после «вступления» обычно не видно, но по косвенным признакам можно догадаться об их присутствии. А тут – никто об этих обманутых бедняжках больше и не слышал.

Что там происходило внутри фигур, как развивались их отношения, до последнего времени никого не интересовало. Известно было лишь, что от таких союзов появлялись новые фигуры, которыми семьи по праву гордились, ну или амбии – к немалому смущению родителей.

Интересно, что у них там с религией было? Наверное, они поклонялись богу Евклиду.

Очень удобно: можно делать вид, что делаешь геометрию, а в это время придумывать книгу. Даже жаль, что за мной никто не следит.

Блин, у мамы есть тайна. Поклонник. Может, даже любовник. Не могу поверить. Не могу не думать об этом. Иногда забываю, и кажется, что всё норм. А потом как вспомню! Мне прямо плохо от этого, как подумаю – в животе что-то скручивается. Я случайно узнала. Увидела у нее в вотсапе родительский чат своей старой музыкалки, хотела показать ей, как из него выйти, чтобы он там не болтался у нее в списке чатов, я ведь музыкалку-то уже сто лет как бросила. Я говорю, убери, зачем телефон засоряешь. Сама же вечно мне ест мозг за бардак в комнате. А у нее – в телефоне бардак. Память кончается все время.

Ну и взяла ее телефон в руки, у нас пароли у всех одинаковые, нам папа поставил: первые четыре знака числа ?. Стала удалять, а тут новые сообщения пришли, ну и прочитала случайно, я не хотела. Они просто у нее поверх экрана сразу вылезают, с чириканьем. А там! Ну там… Короче, даже думать об этом не хочу.

Мама так напряглась, выхватила телефон. Но как теперь это развидеть? Что теперь делать?

Я поняла, что теперь жду урока географии. Жаль, он только раз в неделю. Даже параграф стала читать заранее и контурные карты рисовать. Обычно я его прочитывала в первые пять минут урока, но теперь жалко тратить драгоценное время. Во вторник вечером я начинаю с ужасом думать, что мне надеть. Сама себя ненавижу за это, но все равно думаю. Тут нельзя надеть что-то слишком красивое. Нужно такое, чтоб мне шло, но как бы что-то простое, чтоб он не догадался, что я ради него стараюсь.

А так обычно я с Машей сижу. И хожу. Можно даже было бы сказать, что я дружу с Машей. Но как-то не хочется называть это дружбой. Неужели я обречена на Машу Скворцову на всю жизнь? В пятом классе, когда наконец разрешили садиться с кем хочешь, я села с ней, потому что ушла Лёля. Маша – она нормальная, но скучная. И я тоже скучная. А вместе мы – скучность в квадрате. Она собирает волосы в пучок и похожа на Мюмлу из муми-троллей или на фото моей прабабушки. Я к ней все пристаю, чтоб она сделала себе нормальную прическу, подстриглась бы, ну или просто с распущенными волосами ходила. Вот как Вероника, например. Мы с мамой в пятом классе пошли в парикмахерскую, отрезали нудные хвостики, с которыми я мучилась всю началку, и я об этом ни разу не пожалела.

Маша в детстве мечтала быть балериной, поэтому мама делала ей «балеринскую прическу», вот этот самый дурацкий пучок. Но никакой балет ей не светил, конечно. Ее даже в бесплатный кружок танцев не взяли. «Такому пухляшу надо на плавание», – сказали ее маме, и Маша до пятого класса три раза в неделю ходила в бассейн. Плавание она ненавидит.

Помню, в первом классе Маша была толстая и делала все медленно. Так, во всяком случае, считалось. Физрук любил высказаться в таком роде: «Скворцова, куда так с урока торопишься, тебе завтрак можно и пропустить». Мне было ее жалко: если б мне такое сказали, я бы вообще больше в школу не пришла. Но дружила я тогда с Лёлей, и до Маши мне дела особо не было.

У Маши вечно нет денег. Она всегда экономит. Из-за Маши я не могу пиццу поесть в школьной столовке, даже если ее вдруг всю не расхватают передо мной. Пицца стоит в три раза больше, чем пирожок, поэтому Маша берет всегда два пирожка, а мне неудобно при ней есть свою пиццу. Я пыталась ее угощать, но она еще и гордая в придачу. В общем, из-за Маши я без пиццы.

Маша живет с мамой и младшей сестрой. Папа от них ушел, когда Маше было лет пять. Она его почти и не помнит. Так что тут все понятно. Еще ей надо беречь вещи, чтоб Нинка могла донашивать, та ее младше на три года.

А еще Маша – феминистка. Она мне сама сказала в шестом классе. Мне мама книжку про них покупала – «Что мы празднуем восьмого марта», что-то в этом роде, все не соберусь почитать.

1 октября

Береза под окном вся пожелтела и даже начала опадать. Желтые листья на черном мокром асфальте – так красиво! Непонятно, что делать с этой красотой. В сотый раз фотографировать? Рисовать? Все равно получается не то. Жалко, что люди не меняются, как деревья. Было бы прикольно, если б волосы осенью краснели, а весной зеленели.

Теперь по средам на географии Маша сидит со Слоновым. У него ударение на первый слог – Слoнов, – но все новые учителя, конечно, его называют Слонoв. Хотя какой он Слонoв – скорее Страусов. Он высокий, но худой и как будто складной. В первом классе он вообще был самый маленький, мальчик-одуванчик, как его моя мама называла. С голубыми глазами и золотистыми кудрями до плеч. А год назад вдруг вырос, волосы потемнели, и постригся он коротко, я даже его не узнала в сентябре. Он нормальный, но ничего выдающегося.