Мы понимали, что РЭБ здесь ни при чём, что армия опять без связи, и повторяется раз за разом то, что было и в сорок первом, и в девяносто шестом. За полсотни лет ничего не изменилось, как не изменилось спустя еще почти три десятка лет. Кто и из каких высших тактик и стратегий решил, что входящие в другую страну войска обойдутся без связи? Ну ладно, напряженка с портативными рациями, не часто встретишь «Баофенг», ещё реже «Азарт», так хотя бы проводную полевую на первых порах размотали. Дудки!

– Мобилами обойдётесь, мать-перемать, – отрезал генерал на вчерашнем совещании. – Надо задачу выполнять, а не болтать по рации.

На его широком и бугристом лбу, девственно чистом от отсутствия сомнений и мысли вообще, проступили капельки пота. Он ни на мгновение не сомневался, что будет мобильная связь, не предполагая, что Киев отключит операторов, оставив одного, не совместимого с российскими, что артиллеристы сдуру завалят опоры электропередачи и вышки мобильной связи. Наверное, он уже мысленно принимал ключи от Харькова от благодарных представителей бизнеса и колол дырочку на мундире для очередной бронзулетки. Впрочем, какая на хрен разница, о чём он думал: у нас не было связи в первый день. Не будет и во второй, и в третий. Я с оказией выберусь в Белгород, подниму всех друзей и приятелей, друзей друзей и приятелей приятелей и привезу два десятка «Баофенгов», которые за ночь «перешьёт» отрядный умелец.

Но генерал был вчера, а пока мы, заполняя мхатовскую паузу, глотали горький дым сигарет вместе с морозным воздухом, пахнущим весною, поёживаясь вовсе не от волнения, а от долгого ожидания и зябкости, заползающей под бушлаты и куртки. В километре была граница с привычным именем «лента», или, как её теперь называли, «ноль». Кто решил, что «ноль» лучше «ленты»? Почему? Не знаю, но такое название границы мне совсем не ложилось на душу. Ноль – это ничего, пустота. «Ноль без палочки» – ничего не значащий, никчемный человечишко. «Подстричь под ноль» – значит наголо, под корешок снять родной волос, будь то роскошная шевелюра или плешина в венчике. Уравняли, стилизовали под единообразие. «Нулевой вариант» – тоже приемлемо, хотя как понимать: то ли изначально с белого листа начинать, то ли «помножить на ноль» всё, что было раньше. Или «зачистить в ноль». А «лента» – это просто линия, за которую переступил и двинулся дальше. Хотя тоже черта и для кого-то последняя, но всё же «ноль» – это не то. Наверное, кто-то решил, что это точка отсчета нового и, наверное, был в чём-то прав.

Мы не начинали жизнь с чистого листа, да в наши годы её и не начнёшь. Мы выбрали свой путь ещё в четырнадцатом и продолжали идти по нему, не желая иного. Впрочем, мы не особо и выбирали – он был начертан нашими отцами и матерями, и мы шли по нему и до этого дня, в уже прошлой жизни, не думая сворачивать, набивая синяки и шишки. Кто-то крутил пальцем у виска – не могут жить, как все, или не хотят; кто-то ненавидел, кто-то смотрел равнодушно или с досадой – путаются тут под ногами. Но были и те, кто становился рядом, плечом к плечу, и дальше мы шли вместе.

Мы опять были добровольцами – особый вид вымирающих представителей хомо сапиенса, выпадающих из нормальной обыденности. Хотя нет, почему хомо сапиенсы? Девиантное поведение отнюдь не свидетельствует о разумности, а отсутствие хвоста ещё не говорит о переходе в род хомо семейства гоминод отряда приматов.

В отличие от армейцев мы шли на войну не по приказу. В отличие от чевэкашников и с неясным правовым статусом новообразований минобороны в виде отрядов, набранных по контракту. В отличие от БАРСов [11] и подобных подразделений. Нас никто не призывал. С нами никто не заключал контракта. Мы были из тех, кто шёл по зову сердца, как бы патетически это ни звучало. Хотя нет, всё-таки мы подписали один-единственный контракт – контракт со смертью, в надежде, что она пока повременит.

Сын проводил почти до «ленты». Говорить особо не хотелось – всё было сказано-пересказано еще почти десяток лет назад, когда он провожал меня сначала в Сирию, а потом на Донбасс, встречал, опять провожал и так до бесконечности. Надеялся, что на этот раз папаня угомонится, но – увы. А всё-таки для сердца меньше маеты, когда сам уезжаешь, а не провожаешь. Конечно, эгоизм махровый, даже эгоцентризм, но что поделать – человек эгоистичен, как бы ни скрывал это качество всякими умными словами. Обнялись, улыбнулись, стиснули зубы – так прощаются мужчины, без лишних слов и соплей. Будем жить!

Заходили, точнее, заезжали, а еще точнее – завозили нас в «таблетке» [12] верхней поклажей вповалку поверх патронных цинков, ящиков с выстрелами к гранатомётам, минами, гранатами, РПГ-7, ПТУРам, пары пулеметов, спальников, упаковок воды, тушёнки и хрен знает ещё чего. В общем-то не очень комфортно, учитывая довольно-таки пострадавшую дорогу с перемолотым траками танков и «мотолыг» [13] в крошку асфальтом и с ямищами от снарядов и мин. Потом командир признался, что специально упаковал нас в это грюкающее и безрессорное и безамортизаторное средство передвижения в надежде, что мы откажемся от него, а поскольку иного нет, то значит, не поедем, и он будет избавлен от опеки над этими ветеранами обороны Шипки. Но мы были упрямы, и нам было всё равно, на чём нас доставят, хоть на метле, но лишь бы оказаться за «лентой».

Заходили не фронтом, не развёрнутыми силами, охватывающими сразу все села до крохотного хуторка, все балочки и высотки, а походными колоннами на «буханках» и «мотолыгах» без дозора и бокового охранения, без разведки и вообще без ума. И никто не знал, что творится в сотне метров от дороги на пустынных улицах сёл и посёлков, в посадках, рощицах, лесочках, вот за тем холмом или подкравшейся к самой дороге балке или овраге. Просто потому, что никто не собирался воевать всерьёз и даже не думали, что вообще это будет самая настоящая война с убитыми, ранеными и пленными, с озлобленностью и ненавистью.