— Дима? — спросила Катя, слегка задыхаясь. В кухне была непроглядная тьма, и только по Катиному дыханию Митя угадал, что они стоят совсем рядом.

— Да, Катерина Ивановна. — Так и было задумано: вежливо, но с холодным достоинством. Катя поняла холодность по-своему и тихонько засмеялась:

— Ох, Дмитрий Дмитрич, извините, ради бога, что я вас назвала Димой. Но это потому, что вас все так зовут.

«Положим, не все, а только Тамара», — отметил Митя, а вслух сказал:

— Да нет, пожалуйста, пожалуйста… — и вяло хихикнул. «Акустический эквивалент улыбки, — как сказал бы доктор».

— Вы можете звать меня Катей…

— А Виктор Иванович тоже вас Катей зовет?

Получилось грубовато, но Катерина Ивановна не обиделась, она вновь засмеялась, и Митя против воли залюбовался голосом — грудной, низкий, какой-то многострунный, весь в призвуках, как в ворсинках, голос, которому не нужно специально придавать выражение, он сам послушно и точно выражает состояние души.

— Виктор Иваныч? Нет, не зовет. Удивляюсь, как он не говорит мне «сударыня».

Митя промолчал.

— Я нарочно пошла за вами, — заговорила Катерина Ивановна. — Мне нужно задать вам один вопрос. Если вам почему-нибудь неудобно на него ответить — не отвечайте.

«О Тамаре», — подумал Митя. Он и боялся разговора, и хотел его.

— Слушаю вас, — сказал он и притворно покашлял, чтоб скрыть хрипоту.

— Скажите, Дима… — Оттого, что Митя не видел лица Катерины Ивановны, он еще яснее угадывал ее волнение. — Что с женой Виктора Ивановича?

— Как — что? — удивился Митя. Удивление на секунду вытеснило все остальные мысли. — Так она же погибла…

— Что?

Это был крик шепотом. Наступила долгая пауза, не было слышно даже дыхания. Наконец Катя спросила прежним голосом:

— Вы уверены?

— Конечно, уверен. — Он вдруг заколебался: надо ли ссылаться на Соловцова. — А не лучше ли будет, если вы спросите самого Виктора Иваныча?

— Лучше? — повторила она, раздумывая. — Нет, не лучше. Наверно, мне не следовало спрашивать и вас, но у него-то я, во всяком случае, спрашивать не буду… Послушайте, а как же мальчик? Ведь был же… ведь есть же мальчик?

— Да.

— Ну и где же он?

— Неизвестно.

— Как? И никто его не ищет?

Митя обиделся.

— Почему же никто? Ищем, как умеем.

— Кто это «мы»? И как вы это делаете?

Митя прикинул: гибель Елены Горбуновой — уже не тайна. Тайна — то, что в письме. Поэтому он рассказал — только схему, опустив излишние подробности. Катерина Ивановна слушала не дыша. Затем сказала:

— Наверно, это правильно, что вы ищете полковника. Но мальчика надо искать не так. Я помогу вам.

— Вы?

— Конечно. Поверьте мне, вы совершенно не умеете искать мальчиков. А у нас на радио есть целая группа, которая этим занимается, есть специальные передачи… Боже мой, какие вы… кустари. Как зовут малыша?

— Вовка.

— Владимир?

— Конечно.

— Не обязательно. Может быть, Вадим. Или Всеволод. Половину всех девочек зовут Ляля или Люся. Владимир?

— По-моему, да.

— Значит, Владимир Викторович. Сколько ему — год?

— Что-то в этом роде.

— Надо знать точнее. Ну хорошо, спасибо. — Она шагнула вперед, безошибочно нашла Митину руку, сжала в запястье, и Митя узнал свободный доверчивый жест, с которым она взяла его за руку в день первого знакомства. И убежала, оставив Туровцева размышлять о том, почему Горбунов скрыл от Катерины Ивановны гибель жены и какого рода отношения связывают этих людей.

После кухонной тьмы двор показался Мите ярко освещенным. Полная луна лила сильный ртутный свет, в котором все предметы выглядели, как на недодержанном негативе — слишком черными или слишком белыми. Воздух был влажный, острый, как огуречный рассол. «Классическая погода для бомбежки», — подумал Митя. С минуту он рассматривал небо, затем взгляд его остановился на полузасыпанном снегом черном окне. Лунный свет туда не достигал, чернота была глухая, в разбитой форточке бельмом торчал кусок грязного асбеста.

Решение родилось внезапно: он простоит во дворе ровно десять минут. Если в течение этих десяти минут из флигеля выйдет Тамара — он подойдет и заговорит. Вероятность встречи ничтожна, но, если б маловероятное все же случилось, Митя готов был усмотреть в этом указующий перст. Если же — что гораздо вероятнее — выйдет не Тамара, а любой другой человек — все равно, мужчина или женщина, — это следовало рассматривать как предостережение и указание на необходимость неуклонного выполнения ранее принятых решений.