из московских застав. Железная дорога проходит

поблизости - гудки электрички доносятся отчетливо. В

комнате две двери - одна ведет в парадные сенцы,

другая - в смежную комнату. Посредине стоит обеденный

стол, накрытый цветной клеенкой. У стены - два

плоских светлого дерева книжных шкафа, между ними на

высокой тумбочке - старинного вида граммофон с

трубой. Рядом висит гитара. Под окнами - поближе к

свету - помещается громоздкое сооружение,

напоминающее одновременно слесарный верстак и

письменный стол ученого. Здесь соседствуют слесарные

тисочки, миниатюрный токарный станок, несколько

радиоприемников, телевизор и множество других

предметов, в назначении которых не так легко

разобраться.

Над столом - увеличенная фотография, изображающая

двух женщин в белых блузках, очень похожих друг на

друга. Сквозь чисто вымытые стекла окон видны рослые

подсолнухи и ствол молодой рябины. Моросит дождь.

За обеденным столом расположилась с книжками и

конспектами Людмила Леонтьева. Ей года двадцать три.

Часы пробили шесть раз. Людмила оторвалась от книги,

взглянула на циферблат, охнула, легко вскочила,

бросила на клеенку сложенную скатерть и выбежала.

Несколько секунд комната остается пустой. Затем из

сеней появляется сухонькая фигурка в костюме

табачного цвета, поношенном плаще и капитальных,

устаревшего фасона, мокроступах. Вошедшему лет

шестьдесят с лишком. Высокий изборожденный лоб,

тонкие губы, острый нос. Многозначительно сдвинув

брови и демонически усмехаясь, вошедший внимательно

оглядывает комнату. Людмила на секунду заглядывает в

дверь (в руках у нее горячая сковородка) и, заметив

пришедшего, кричит: "Папа! К тебе пришли! Слышишь,

папа?.."

На зов появляется Прокофий Андреевич. Лет ему тоже за

шестьдесят, он небольшого роста, лицо круглое,

свежее, гладко выбритое. Держится скромно, с большим

достоинством, очень внимательно слушает, говорит

негромко и неторопливо - к слову сказать, это черта

семейная. Он в рабочем фартуке, ноги обуты в

войлочные туфли, в руках разобранный электрический

утюг.

К о в а к о (так зовут вошедшего). Гражданин Леонтьев, не так ли?

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Леонтьев, да.

К о в а к о. Уточняю: Леонтьев Прокофий Андреевич, шестидесяти трех лет, уроженец Московской области...

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Города Москвы. Рожден в столице. А позвольте узнать...

К о в а к о. Не торопитесь - сейчас вы все узнаете. (Присел к столу, надел пенсне и вынул из очень потертого портфеля тоненькую папку.) Садитесь, Леонтьев.

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Ничего, постою.

К о в а к о. Садитесь, садитесь...

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч (кротко). Да вы обо мне не тревожьтесь - я у себя в доме. Захочу - так ведь, пожалуй, и не спросившись сяду.

К о в а к о. Хм... Вот вы как разговариваете? Смело.

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Смелости большой не вижу, да ведь если подумать, то и бояться нам нечего.

К о в а к о. Вы знаете, кто я такой, Леонтьев?

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Н-нет, не признаю что-то.

К о в а к о. Я - инспектор Ковако.

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч (не понял). Виноват - чего?

К о в а к о. Общественный инспектор финансового отдела районного исполнительного комитета депутатов трудящихся Тихон Аполлинарьевич Ковако. Среди налоговых работников столицы мое скромное имя пользуется некоторой известностью.

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Не доводилось слышать. С чем пожаловали, гражданин инспектор?

К о в а к о. Слушайте меня, Леонтьев. Слушайте внимательно. Поговорим начистоту, как взрослые мужчины. Я располагаю неопровержимыми данными, что вы являетесь владельцем незарегистрированной электромеханической мастерской, производящей ремонт бытовых приборов с целью извлечения прибыли, и в силу этого подлежите налоговому обложению, уклонение от какового карается в соответствии со статьями шестидесятой и шестьдесят второй УК РСФСР. Выводы сделайте сами. (Пауза.) Ну-с? Что скажете?

П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Скажу, что все это одна сплошная глупость.