– Наклюкался хлебной и дрыхнет скотина. Яко братца-то звать?

– Матвеем, – отозвался Терпуга.

– Во-ся, братишки, на дворе холоп купецкий рыщет – в боках его свербит, спать не может, такожде к избе выйдем поперек конюшни и далече взнак [ползком]. Да энто… – оглянулся Аким, – буде тихо, яко мыши. Усекли?

Истома и Терпуга кивнули.

Подобравшись к первой постройке, Аким подвел их к лазу, за которым – глухая тьма.

– Сюда? – с сомнением прошептал Истома.

Аким кивнул и полез первым. Как только он исчез в дыре, тут же раздался оттуда его гневный шепот.

– Ну чаво встали, кисели?

– Лезу. – Прошептал Истома и поспешно забрался в конюшню.

Следом с кряхтением пролез в дыру не шибко ловкий в таких упражнениях Терпуга и как только он выпрямился, тут же что-то мощно шибануло его в висок. Ничего не успев понять, Терпуга рухнул на земляной пол.

***

Тотчас, как по команде зажглись факелы, ярким пляшущим светом озарив заброшенную конюшню, в которой полукругом в зловещем молчании стояли двенадцать человек. Самый высокий среди них – Завадский, сунув руки в карманы своего диковинного черного бушлата со стоячим воротом, глядел на лежавшего ничком Терпугу.

Данила подошел к нему, присел, приподнял за волосы голову.

– На Фирса большо похож, – сказал он, – подь сюды, Фирс.

К ним подошел старовер похожего с Терпугой телосложения и такой же примерно бородой. На том сходство заканчивалось.

– Раздевайте его поживей, – сказал Завадский, подходя к Истоме, – как его звать?

– Матвей, по прозвищу Терпуга. Казак из сотни есаула Скороходова.

– Уверен?

– Не сумлевайся.

– Молодец, – улыбнулся Завадский, – готовь своих людей, исполню и я свою часть уговора.

Истома кивнул и посмотрел на обездвиженного Терпугу. С того уже стянули казацкий кафтан, шапку, сапоги, забрали нож.

– А еже с ним буде? Убьете?

– Нет, – буднично ответил Филипп, – не мы.

Подошедший Данила протянул Истоме нож.

– Я? – удивился Истома.

Завадский пожал плечами.

– Нас он не видел. Так что решать тебе.

– На что он годе вам? – спросил Истома, осторожно забирая нож.

– Имя его послужит благому делу. Но лучше после этого ему не попадаться на глаза своему начальству. А тем паче и тебе.

– Сие связано с полуполковником Артемьевым?

– Не пытайся искать оправданий в чужой войне. У тебя есть своя.

Истома неохотно кивнул.

– Уходим! – крикнул Филипп своим людям и напоследок снова обернулся к Истоме. – Помни – с этого момента обратного пути для тебя нет.

Конюшня опустела. Тусклые отсветы плясали на тесаных стенах от оставленного у кормушки факела. В широкие щели задувал злой ветер.

Сжимая у бедра нож, Истома медленно повернулся к Терпуге.

***

Полковник Карамацкий, несмотря на стужу сидел голый по пояс на мешке с просом. Перед ним столбом поднимался страшный пятиметровый костер, подле которого лежало на круглой табуретке свежее медвежье сердце. Ближние рындари расположились полукольцом поодаль и вместе с Карамацким со средневековым ужасом наблюдали на скачущего вокруг костра шамана.

Шаман был облачен в кожаный халат, обвешанный многочисленными костяными поделками, погремушками, медными фигурками, лисьими и беличьими хвостами, которые подлетали от его замысловатых прыжков вместе с полами халата, визуально увеличивая его из без того вытянутую фигуру. Голову шамана украшал венец из совиных перьев, из-под которых выбивались длинные черные волосы с отливом, а лицо скрывала причудливо разукрашенная деревянная маска злого духа с большим клювом вместо носа. Шаман как отбойный молоток стучал костяной колотушкой в метровый бубен, издавая при этом невероятно утомительные для ушей звуки, иногда перемежаемые пронзительными затяжным визгом.

Темп скаканья вокруг костра неумолимо нарастал, вместе с частотой ударов в бубен и воплей. В конце концов, когда показалось, что сейчас он уже лопнет от этих криков, шаман вдруг замер, развел руки с бубном и колотушкой в стороны, устремил клюв в ночное небо и поразил окружающих неслыханным прежде звуковым террором в виде какого-то неимоверного пронзительного визга, так что рындари невольно поморщились, те кто помоложе зажали уши, а старая крестьянка лежавшая на печке в ветхой избе в версте отсюда перекрестилась.

Хорошенько провизжавшись, шаман, наконец стал издавать более-менее приемлемые звуки, чем-то напоминавшие уханье шимпанзе, при этом он ходил быстрым шагом через костер, однако этот трюк уже не так впечатлял, как его прежние артистичные подскоки. Постепенно звуки ударов и крики снова стали набирать обороты. Только на этот раз шаман не скакал и не ходил, а просто стоял перед костром глядя в небо, ритмично колотя в бубен. Через минуту, повторив свой акт невыносимого звукового насилия, шаман раздвинул руки и стал подниматься на цыпочки. Все с удивлением уставились на его мягкие кожаные сапоги и ахнули, когда носки его оторвались от земли. Продолжая орать, шаман взлетел и каким-то чудом завис над землей уже сантиметрах в двадцати. Казаки начали креститься, а Карамацкий привстал с мешка, и полусогнувшись сделал пару осторожных шажков к шаману, но тотчас отпрянул – шаман с еще более диким воплем вдруг приземлился и задрав маску, обнажая свое смуглое азиатское лицо, схватил медвежье сердце и стал рвать его зубами. Поглощение огромных кусков сопровождалось громким чавканьем и безумным вращением глаз. Кровь стекала по его щекам и рукам.