Джойс по опыту знал, что полагаться можно только на себя. Если он когда-либо сомневался в этом, жизнь ему об этом напоминала, и это удерживало его от любого душевного волнения. Жизнь, которую он всегда держал в тайне. Он считал, что человек должен знать, как далеко может зайти, раздвинуть границы сущего, доказать что-то самому себе. Но сейчас он понимал, что этого недостаточно, что в долгосрочной перспективе человек никогда ничего себе не докажет, что взгляд других — единственное средство убедиться в том, что чего-то стоишь, и все же он сторонился чужих взглядов.

Как только он приехал, он понял, что это подходящее место, чтобы остановиться и заложить первый камень своей славы. День за днем, год за годом он работал над тем, чтобы владеть всем, следил, чтобы ничто не ускользнуло от его внимания. Теперь его работа строителя была завершена, жизнь потеряла свою соль, а тот, кто, как он надеялся, завершит его работу, оказался лишь малым ребенком.

Джойс подумал об улице, которую ему придется перейти, чтобы присоединиться к жене и сыну в обед, как он это делал каждое воскресенье. Единственный еженедельный визит к семье. Это было его величайшим противоречием — каждое воскресенье оказываться перед этим слишком невинным ребенком и этой женщиной, которую он не замечал, женщиной, лишенной всяческих устремлений.

Эта женщина, которая избегала его взгляда, которая боялась любой его реакции, чью плоть он желал, теперь вызывала у него отвращение. Этот сын, послушно сидящий за столом, называл его отцом, но Джойс не чувствовал к нему никакой привязанности. Просто два ничего не значащих человека, которых он видел в один и тот же день в одно и то же время, не более того. Сегодня этот день настал, и час тоже настал.

Наблюдая за тем, как Элио неуклюже отрезает кусок жаркого, Джойс горько пожалел о том, что его отпрыск, который должен был олицетворять собой преемственность, принял такую форму ребенка. Как обычно, Изобель была начеку. Сейчас для Джойса она выглядела как древняя крепость на скале. Руина, задрапированная в белую мантию, которая облегала ее прозрачную кожу, словно высеченную из цельного блока известняка. Мысль о том, что он может не пережить этих двух ничего не значащих существ, стала невыносимой.

— Что вы сделали, чтобы заслужить право сидеть за этим столом?

Мать и сын обменялись взглядами, затем уставились в тарелки.

— Я хорошо учусь в школе, отец.

— Достаточно ли этого?

— Я вышила несколько простыней,—торопливо сказала Изобель.

— Достаточно ли этого?

Изобель крепче ухватилась за столовые приборы, чтобы собрать все свои скудные силы.

— Чего вы от нас ждете?

Джойс долго жевал кусок мяса, потом вытер рот. Он выглядел очень спокойным, когда ответил:

— Может быть, что-то, что можно ненавидеть, уничтожить. Может быть, я тот человек, который заслуживает этого, может быть, ненависть ко мне оправдала бы ваше место за этим столом, честная, понятная ненависть.

Элио положил свои маленькие руки на стол.

— Могу я идти, отец?

— Ты не доел.

— Я больше не хочу есть.

Джойс отбросил салфетку и указал на сына:

— Сиди, пока я тебе не разрешу уйти.

— Он всего лишь ребенок, — сказала Изобель, избегая взгляда Джойса.

— Что ты сказала? — Джойс грохнул кулаком по столу. От удара его стакан опрокинулся и разбился о тарелку. — Когда я был в его возрасте, я уже мог прокормиться и сам. Улица сделала меня тем, кем я являюсь сегодня. Улица научила меня всему.

— Вы должны быть счастливы, что избавили своего сына от этого.

— Счастлив? Глядя на вас, таких бесполезных и неспособных выжить? Если я умру, вам никогда не простят, что вы заняли неподобающее вам место.

Изобель была готова расплакаться.

— Какие вы жалкие! — добавил он.

— Я больше не могу этого выносить, — сказала она, задыхаясь.

— Не можешь выносить эту праздную жизнь, которую я обеспечил тебе? Ты бы предпочла вытирать чужие задницы и управлять родительским магазином?

— Деньги — это еще не все.

— Конечно, деньги — это все. Все, о чем люди думают, — это иметь их, когда их нет, и сохранить их, когда они есть.

Изобель собрала волю в кулак и приподнялась на стуле.

— Отчуждение еще никого не сделало счастливым, — сказала она твердо, что иногда бывает, когда человек охвачен страхом.

Джойс посмотрел на нее с любопытством, как будто она была грызуном, ищущим выход из лабиринта.

— «Отчуждение»—милое слово какое, смотри-ка. Ты узнала о нем из книг, которые покупаешь на мои деньги, я полагаю, — сказал он через мгновение.

Элио вжался в стул, прижал кулаки к вискам и закрыл глаза.

— Пожалуйста, вам лучше уйти, — сказала Изобель.

Джойс поднялся и обошел стал. Он встал позади жены, положил руки на спинку стула и сказал ей на ухо:

— Это ты просишь или советуешь мне, дорогая? Уточни.