Собор Любви
вернуться

Хохлов Вячеслав
Шрифт:

Люсь

Я здесь проездом из Рязани в Суздаль.Но задержался, встретив тебя, Люсь.Я в девяностых провожал Союз в даль,В которую и сам теперь стремлюсь.Весь наш приют – в кафе обычный столик.И мы вдвоём за ним – почти семья.– Поэт, бродяга, но не алкоголик, —Так Люсе о себе ответил я.Ведь это счастье – родственные души.Пусть вера – меньше мелкого зерна,Сидел бы тихо целый век и слушал,Как о рябине мне поёт она…Беседовал тут с бывшим её мужем.Он всё бросал мне дерзости в лицоО том, что никому никто не нужен.Ну как общаться с этим подлецом?..Он угрожает: будь, мол, осторожен,Понять не может в вечном пьяном зле,Что у меня – нет никого дороже,Роднее, чем она… На всей Земле…

Гвенделин

Гвенделин любила апельсины,Алый бархат летнего заката,Орхидеи, звуки клавесина…У неё душа была крылата.Вечерами у окна мечтала,И ждала с задумчивой улыбкойЧас, когда, рассеянно-усталый,Шёл домой Сарториус со скрипкой.Здесь она сыграть его просила,От смущенья взгляд свой нежный пряча,Золотые дольки апельсинаПоднося к губам его горячим.И следила, чтоб он не запачкалНи один свой драгоценный пальчик…Гвенделин была старуха-прачка.А Сарториус – соседский мальчик.Гвенделин была когда-то птицей,И она об этом с детства знала,Никому не говоря, что снится,Будто на земле ей места мало;Но была уверена с рожденья,Что взмахнёт руками посильнее,Вдруг взлетит над лугом лёгкой тенью,И – туда, где все родные с нею.Лишь узнав, что люди не летают,Позабыла светлую обитель,Не пыталась… И осталась в стае,Чтобы нас, бескрылых, не обидеть.Ей отрадой в клетке из приличийСтал мираж пленительный и зыбкийПод щемяще-нежный голос птичий,Что играл Сарториус на скрипке.

Художник и любовь

Жил да был один Художник, влюблённыйНе в кого-то, а в себя – очень прочно.А роман с собою, определённо,Может длиться целый век, знаем точно.Как ухаживал он без раздвоенияЗа душой и телом – это интимно,Но частенько он страдал от сомнения:Настоящая любовь ли? Взаимна?Проверял, не убеждался. Скандалил.В книгу Вечную, премудрость любя, вник.Силы высшие совет ему дали:«Ближних надо возлюбить, как себя в них».А Художник думал: «Я ж не настолько…»Как любить, когда у ближних взгляд узкий:Вот, сосед и бывший друг – Ломов Колька —Всё ревнует, гад, к жене своей, Люське.Но вчера за обувным магазиномНа скамье совсем сопливая ОлькаПоделилась с ним большим апельсиномИ сказала ему: «Я – твоя долька…»И стоял на перепутье Художник,Собирал себя: весь мир – его части!Сверху капал надоедливый дождик.Этот дождик был он сам – вот ведь счастье…

С тобой

В хороводе рекИ полейГород есть, что мнеВсех милей.Яркий натюрмортНа земле,Город, словно тортНа столе.Там средь колоколен —СвечейБог сияет светомОчей.Там живёт любовьИ покой.Город-облакоНад рекойЛебедем летитВ высоте,Город – вечный гимнКрасоте.В нём от куполовИ до звёзд —Из молитв и словСветлый мост.Как хрусталь цветной,Тонкий лёд,Он дрожит струнойИ поёт.По нему пройдётНе любой.Я смогу,Но только…С тобой.

Суздаль, XXI век

Слово о любви

Он разных писем прочитал немало,Но в этом были: нерв, струна и нить.Она писала: «Милый, я не знала,Что в этой жизни можно так любить…»И он – поэт, художник – белой птицей,Подставив грудь ветрам, помчался к ней,Единственной, актрисе и певице,Скользящей среди призрачных огней.Они в малине звона колоколенНа корабле из музыки и словУплыли по цветам в бескрайнем полеПод звёздами соборных куполов…А он потом в купе и в ресторанеПод звон посуды, перестук колёс,Все повторял о не зажившей ране,Которую судьбе своей нанёс.И, боль в груди переживая снова,Шептал: «Найду приют себе в глуши.Я полюбил божественное слово,Написанное отблеском души…Весь век мой озарён одной минутой.Жизнь – это сон, любовь же – сон во сне.Но мне вчера привиделось к чему-то,Что я – всё тот, и будто снова – с ней…»Священный дар, великое искусство —Нести огонь свечи через года,Достигнув высоты такого чувства,Что не забыть ни с кем и никогда.

Фрегаты Оригамии

Журавликом, лебедем,Лодкой – не важно мне,Пускаю я плыть к тебеПисьма бумажные.Слова в них – о чувствах,Со старыми ятями;Ещё по-французски,С шальными объятьями;Есть клинопись, как быС дощечек бамбуковых;На всех языках,Экзотичными буквами:Арабскими, словно орнамент,Изящными,Китайскими,В живопись переходящими…На Севере, в тропиках,Снежные лилииНесут нежность строк моейЛёгкой флотилии.Я мачты им делалИз свитков в три яруса;Брал облако белоеС неба для паруса;Стихами и в прозе,Взяв ноты в союзники,Я азбукой МорзеОткрыл душу музыки.Встречай же корабликиС древними рунами,Где чайки играютЗвенящими струнами!Увидишь регатуТы над берегами, и —Спаси часть фрегатовМоей Оригамии.Все оригинальны,Не делаю копий я…Жаль, что в океанеУтонет Утопия.

Поэт и Анна

Анне Дмитриевне Изрядновой, моей бабушке

Про сестру мне бабушкаРассказала это:«Собиралась АннушкаЗамуж за поэта,Молодого, нищего,Земляка с Рязани,С синими глазищами,Что навек связали.Как быть осторожнее,Если в одночасьеЛишь в своём СерёженькеРазглядела счастье?У сестры душа поёт,Свадьба близко, вроде,Только вот отец её,А мой дядя – против…»Дядя моей бабушки,Сам Роман Изряднов,Брал слова, что камушки,И кидал их: «Зря, мол…Нам поэт разрушит лад,Он ведь – одиночка…»Аннушка не слушала —Родила сыночка.Записав Георгием,Дома звали Юрой.Вместе люди гордыеС тонкою натурой.Стал период тот лихойИм всего дороже —Лучших семьдесят стиховНаписал Серёжа.По издательствам вездеИх носил без толка.Затерялся он в Москве —Что в стогу иголка.«Но пишу я хорошо!Мне б открыться миру…»Как-то вечером пришёлХмурый на квартиру:«Не печатают стиховНи к какому сроку.Город будто бы глухой…Я поеду к Блоку!..»Блок же был, что полубог,В северной столице,Так в поэзии высок —И не подступиться.Аннушка могла сказать:«От дитя куда ты?»Но блестят в его глазахРоковые даты.И она, скрывая дрожь,Из угла – всё лики,Говорит: «Езжай, Серёж,Ты – поэт великий…»Он в ответ: «Давай со мной!..»Взгляд – Ока и Волга.«…Или – жди меня домой…Я вернусь, недолго…»И уехал. Там, где Блок,Клюев да богема,Закрутился… И не смог…То другая тема.

Последний романтик

Проснулся он навстречу песне новойИ жизни суть увидел изнутри,Пока смотрел, как лист дрожит кленовый,Клюют в снегу рябину снегири.Рисунки эти на стекле он вытерИ улыбнулся важности того,Что привело его в холодный ПитерВ доверчивости сердца своего.Взял телефон, молился каждой цифре,Один, один… У всех – свои дела.Она давно уже была на Кипре.Или в Москве. Но трубку не взяла.Читал стихи псалмов, плясали строфы,Ять виделся, как твёрдый, мягкий знак,И плавали в глазах МариенгофыДа Эрлихи, которых он не знал…Таинственный ли чёрный посетительВ душе навек оставил чёткий след,Но воссияла белая обитель,Когда стемнело и включили свет.Окно от жара внутреннего взмокло,И снова, проступив между портьер,Вся жизнь цвела рисунками на стёклахВ гостинице с названьем «Англетер».