во–первых, конфискацию продуктов и скота;

во–вторых, донос в уездную «Чека» («Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем»). Этот донос часто оканчивался арестом и тюрьмой.

Предлоги для доноса и ареста легко находили в деятельности и разговорах каждого крестьянина. Высказал кто–либо недовольство советскими порядками, критическое замечание о комиссаре или партийной ячейке — это расценивалось, как «контрреволюция». Выменяла баба за хлеб или картофель у горожанина коробку спичек, кусок мыла или фунт соли, — это называлось «спекуляцией». Не полностью выполнил крестьянин наложенную на него комбедом непосильную продразвёрстку — это характеризовалось, как «антисоветский саботаж»…

В первые годы революции очень многие крестьяне были арестованы Чекой, побывали в ней на мучительных допросах и посидели в тюрьме.

В тюрьме, по рассказам заключённых, их мучили разными пытками: жарой и холодом, голодом и жаждой, истязали побоями. Один, побывавший в тюрьме, местный политический деятель рассказывал о том, как его сначала мучили голодом, добиваясь от него требуемых показаний. Потом накормили селёдкой и несколько дней не давали ни капли воды и никакой жидкой пищи. Жажда мучила, с ума сводила… А потом дали не кипячёной воды и вызвали мучительное расстройство желудка…

В те годы было много расстрелов. Каждый уездный комиссар мог не только расстрелять, но и просто застрелить жителя, и за это он ни перед кем не отвечал. Расстреливала не только Чека, но и военный комиссар, и продкомиссар, и другие.

Были расстрелы крестьян за укрытие хлеба при развёрстке.

Военный комиссар в пьяном виде разболтал, как он со своим отрядом самолично расстрелял двух юнцов, уклонившихся от призыва в Красную армию. Когда в 1918 году был объявлен приказ советской власти о принудительном призыве в Красную армию, два юноши не явились на призывной участок и скрывались. Их скоро поймали и привели к уездному военному комиссару на расправу. Тот решил: для устрашения других призывников точно выполнить приказ правительства о расстреле дезертиров и уклоняющихся от военной службы. Восемнадцатилетние юноши, после оглашения приказа о расстреле, рыдали у вырытой могилы, как обезумевшие, ползали на коленях у ног военного комиссара, умоляли его пощадить их, обещали верно служить в Красной армии. Но ничего не помогло. Беспощадный комиссар выполнил жестокий приказ советского правительства…

Некоторые расстрелы уездная Чека производила даже публично. В 1917 году для сведения населения был опубликован приказ Чека о сдаче органам советской власти всякого оружия, имеющегося у населения, и о расстреле за невыполнение этого приказа. Во время последовавшего затем обыска в уездном городе в одном доме был найден револьвер. Чека немедленно арестовала офицера, не сдавшего своё оружие советской власти, и его отца, земского деятеля, на квартире которого оружие было найдено. На второй день на окраине города днём была назначена публичная казнь — расстрел — офицера и его отца. Расстрел был произведён отрядом Чека, в присутствии большого количества любопытных. В городе была–совершена публичная казнь, о которой раньше ни местные жители, ни их предки даже не слышали. Эта казнь возымела своё действие: население было ошеломлено и запугано большевистским террором…

Так узурпаторская власть осуществляла свою диктатуру драконовскими мерами. Беспощадным террором она приучала подсоветское население к соблюдению главного правила поведения в условиях диктатуры: «держать язык за зубами и повиноваться власти всегда, во всем и беспрекословно!»…

Советская власть провела национализацию (огосударствление) всех промышленных предприятий — крупных, средних и мелких, кустарных, — не только в городе, но и в деревне.

Все кустарные предприятия и машины в Болотном — мельницы, толчеи, масленицы, молотилки и т. д. — были отобраны у хозяев, объявлены государственной собственностью и переданы для управления местному комитету бедноты.

Как было организовано управление ими и как они работали после этого, может показать пример с мельницами. Две мельницы комбед закрыл: хлеба после развёрстки оставалось у крестьян очень мало. Третья мельница, лучшая, «голландская», работала под управлением комбеда.

Заведовал мельницей представитель местного комбеда. Но мельничного дела он не знал, выполнять физическую работу не хотел. Поэтому он взял к себе на помощь «мельничного рабочего», бывшего мельника, который выполнял всю работу.

Но на государственной мельнице требовалось ещё вести и канцелярскую работу. Весь помольный сбор с каждой мельницы должен был поступать в Упредком (уездный продовольственный комиссариат). Поэтому требовалось: записывать на каждой мельнице все зерно, привезённое для помола, в особых квитанциях; записывать весь помольный сбор; составлять ежемесячные отчётные ведомости о помоле и помольном сборе; отправлять все эти квитанции и ведомости, вместе с помольным сбором, Упродкому. Заведующим мельницей был человек малограмотный, а мельнику он не доверял. Поэтому для канцелярских дел он взял к себе на мельницу ещё и другого помощника: грамотную девушку, учётчицу.

Если на частной мельнице всю работу выполнял один человек, хозяин, то теперь на государственной — работали три человека: заведующий, рабочий и учётчица.

Но работа мельницы от этого не улучшилась, а ухудшилась. Мельничные работники получали за свой труд ничтожную плату: паёк, несколько килограммов муки. Все они, особенно заведующий, старались украсть хлеба: для семьи, на другие нужды. А сделать это они могли, обманывая государство или помольщиков. В некоторых случаях они совсем не записывали в квитанциях ржи, привозимой для помола, а взятый при этом помольный сбор забирали себе, надувая государство. В других случаях мельничные работники записывали в квитанциях уменьшённый вес сданного на помол зёрна. «Недовес» забирали себе и обкрадывали, таким образом, помольщиков.