— Поэтому надо сказать, — закончил Кир, но уже без прежней уверенности.

— Ну и кому ты скажешь? — тихо спросил Сашка. — Нике?

— А хоть бы и ей.

— А она передаст отцу. Который помог Литвинову бежать.

— Да с чего ты взял, что это он?

— С того, — упрямо ответил Сашка. — Ни у кого другого это просто бы не получилось. Поверь мне. Я был на следственном этаже. Только Савельев это мог сделать. Или приказать, чтобы сделали…

***

Кирилл не хотел верить Сашке, но по всему выходило, что тот прав. У Анны Константиновны просто не было никакой возможности, чтобы освободить Литвинова. Она всего лишь главврач больницы на нижнем уровне. А вот Савельев мог. Савельев всё мог. Хотя зачем ему это было надо, Кир не понимал. Зачем ему освобождать человека, который намеревался причинить зло его дочери. Человека, за которым длинным шлейфом тянулись десятки преступлений. Человека, при одном упоминании имени которого все нижние этажи начинали бурлить.

Происшествие с карантином, за которым стоял Литвинов, получило широкий резонанс. Народ активно требовал наказать виновных, несмотря на относительно благоприятное завершение всей аферы, ведь, по сути, тогда никто не погиб, кроме Вовки Андрейченко и пары десятков наркоманов, чьи смерти были с лёгкостью списаны на банальный передоз. Находились даже такие, кто настаивал на публичной казни. Например, Егор Саныч, врач с их этажа. Но тот вообще недолюбливал всю властную верхушку и, в сущности, не делал разницы между Литвиновым и Савельевым.

После карантина Егор Саныч ещё ближе сошёлся с родителями Кирилла, хотя их и до этого связывали вполне себе приятельские отношения. Но теперь он стал бывать у них чаще, чуть ли не все вечера просиживал, играя с отцом в шахматы, а то и перекидываясь в карты с матерью. Резкое недоверие к властям Егор Саныч даже не старался скрывать, при упоминании фамилии Савельева привычно морщился и продолжал гнуть своё.

— Политика — вещь грязная, Ваня, — говорил старый врач, задумчиво вертя в руке пешку. — И люди, которые в эти игры играют, они — не мы. И никогда нами не будут. Поэтому и нам надо трезвую голову сохранять на плечах и в эйфорию не впадать. Ну и что с того, что Савельев нас всех спас? И все теперь ему дифирамбы поют. А он, Ваня, не нас спасал. Он свою репутацию спасал…

Кирилл не знал истинную причину личной неприязни Егора Саныча к Павлу Григорьевичу, но кое-что из разговоров взрослых слышал. Смерть жены доктора была как-то связана с законом об эвтаназии — как у многих, впрочем. Вроде бы это случилось в самом начале, сразу же после принятия Закона, когда ещё не было Анниного укрытия. И этого их участковый доктор никак не мог простить Савельеву, даже освободи тот из карантина хоть тысячу людей. И уж Егор Саныч ничуть бы не удивился, узнай он, что Савельев на самом деле вовсе не казнил своего друга детства, а укрывает здесь, на больничном этаже.

«А что если сказать Егор Санычу?» — мелькнуло у Кира в голове. Хотя чего тот может сделать? Что они вообще могут сделать?

Кирилл Шорохов чувствовал себя обманутым, потому что только что, в коридорах умело сделанного тайника, столкнулся чуть ли не лицом к лицу с тем, чья вина, по его мнению, была не просто большой — огромной. Литвинов должен понести заслуженное наказание. Пусть даже за тех наркоманов, которые отбросили ласты, потому что это же именно Литвинов приказал добавлять какую-то дрянь в холодок для имитации эпидемии. Пусть и за них. И за Вовку. Особенно за Вовку.

Кир поёжился и ещё больше нахмурился. Вспомнил мать погибшего друга.

Пока Вовка был жив, она, как и большинство других матерей, привычно ругала сына, называла оболтусом и сетовала на то, что вот «у других дети как дети». Иногда повышала голос, а когда Вовка сбегал на их привычные тусовки, даже кричала в сердцах ему вслед, чтоб «и больше не возвращался». А теперь, когда Вовка вот так ушёл и больше не вернулся, медленно и тихо помешалась с горя.

Вечерами она ходила тенью по коридорам этажа и частенько, заслышав за чьими-то дверями детские голоса, останавливалась и долго вглядывалась в окна. Сначала её жалели, но потом стали всё чаще и чаще гнать, от дверей, от чужих окон. Кто-то зло материл её, кто-то пытался отвадить уговорами, но и то, и другое помогало слабо — она так и стояла, напряжённо вытянув шею и вслушиваясь, пока не приходил её муж, Вовкин отец, и не уводил, бережно придерживая за плечи, молча, ни на кого не глядя.

Кир сжал кулаки. Именно поэтому Литвинова нужно было наказать. Вот за это. За то, что Вовка погиб, а жизнь его родителей, двух обычных в общем-то людей была разбита, вывернута кровавой изнанкой наружу, обсуждена и высмеяна досужими сплетниками.

В тот день их отпустили с работы раньше несмотря на то, что они едва ли перетаскали половину вещей, и им ещё было таскать и таскать.

Кир с Сашкой уже приготовились нести очередной матрас, не тяжёлый, но очень большой и неудобный, так что одному человеку было с ним не справиться, как пришла Анна Константиновна, сердитая, и в сопровождении Ирины Александровны. По обиженному и раскрасневшемуся лицу старшей медсестры, выглядывающей из-за спины главврача, было видно, что она только что получила нагоняй.

— Вы б головой сначала, Ирина Александровна, подумали, прежде чем так делать! — Анна Константиновна обвела рассерженным взглядом помещение, зацепилась глазами за злополучный шкаф, который Кир с Сашкой всё же вынуждены были затащить назад, ещё больше нахмурилась и ткнула в него пальцем. — Как вы вообще себе представляли, чтобы двое мальчишек вот это на себе таскали?

— А что я должна была сделать? — плаксиво-сердито отозвалась Ирина Александровна. — Если с утра Фомин говорит…

— Прежде всего прийти ко мне. У вас начальник я или Фомин?