— Как это, к вам на ужин? — растерянно спросил он её тогда, часто заморгав светлыми ресницами.

— А вот увидишь, как, — расхохоталась она и, поднявшись на цыпочки, неуклюже чмокнула его в щеку, сама напугалась своей смелости и, пытаясь скрыть смущение, затараторила о чём-то постороннем, перепрыгивая с одной мысли на другую.

На верхних пятнадцати ярусах, каждый из которых включал в себя три этажа, имел собственную парковую зону и места развлечений и досуга, вместо тесных полутёмных квартир, сгруппированных по отсекам, были отдельные апартаменты, с высокими потолками, балконами и террасами, в которых зачастую одна гостиная или столовая были размером больше стандартной квартиры, рассчитанной на семью из трёх человек. Такое оно было, наследие домятежных времён, от которого и сегодня никто не спешил избавляться. Во все апартаменты были проведены выделенные телефонные линии, что для Сашки казалось небывалой роскошью. У них на этаже телефон был только у коменданта этажа, в медпункте, да ещё в будках КПП и то не во всех — охрана пользовалась в основном рациями. Сашка смотрел на всё это, как на чудо, когда Ника, усадив его в глубокое кожаное кресло в кабинете Павла Григорьевича, а сама примостившись на краю массивного стола, бросая время от времени на Сашку лукавые взгляды, заказывала по телефону ужин в ресторане.

— Ты будешь рыбу или мясо? — время от времени обращалась она к Сашке, прикрыв ладошкой трубку.

— М-м-мне всё равно, — он краснел и заикался.

— Тогда давай мясо, как мне. А папе рыбу. Может быть, ты хочешь тоже, как папа?

Он растерянно мотал головой.

У Рябининых никто особо не интересовался, чего он хочет. Он сидел за столом рядом с Оленькой по левую руку. Справа, во главе стола, возвышался Юрий Алексеевич, а место напротив занимала Наталья Леонидовна. Сашка, стараясь не сталкиваться с ней взглядом, держался скромно и почти не участвовал в общем разговоре, впрочем, довольно вялом, вертевшемся в основном вокруг плохо начищенного прислугой столового серебра и Оленькиной учёбы. Ужин уже подходил к концу, и Сашка опрометчиво решил, что пытка этим семейным мероприятием скоро закончится. Почти сразу же, как подадут десерт. Но тут Юрий Алексеевич заговорил о волонтёрстве.

— Что, школьники и студенты заменяют там младший медперсонал что ли?

Ответить Сашка не успел. Сидевшая рядом Оленька негромко и чуть презрительно рассмеялась.

— Скажешь, папа, тоже. Все в основном там просто толкутся, ну чего-нибудь принесут, если их попросят. А так… Туда же специально народ записывается, чтобы Нике Савельевой угодить. Если бы это организовала учебная часть, вряд ли было бы столько желающих.

Сашка чуть было не поперхнулся. Сама Оленька ни разу не была в нижней больнице, но его поразило даже не то, что она говорит о том, чего не знает. Его потрясло, как она говорит. С лёгкой насмешкой, в которой чувствовалось презрение и высокомерие — такое же частенько прорывалось и в голосе её матери — с едва заметной тонкой злостью, впрочем, совсем едва заметной. Он обернулся и посмотрел на Оленьку, не в силах скрыть своего удивления.

— Ну что-то они всё же там делают, — Юрий Алексеевич залпом осушил бокал, и его красная блестящая лысина, кажется, покраснела ещё больше.

— Юра, я тебя умоляю, — протянула Наталья Леонидовна. — Всё это мероприятие — чистый пиар, который Савельев делает руками своей дочери. Ольга!

Наталья Леонидовна строго посмотрела на свою дочь. Её худое, красивое и одновременно злое лицо покрыла тень недовольства.

— Ольга, — повторила она. — Я надеюсь, ты не собираешься участвовать в этом балагане?

— Вот ещё, — Оленька насмешливо дёрнула плечиком. — Зачем мне это надо?

Сашка опустил глаза. Про него опять забыли. Разговор завертелся вокруг Савельева, немного перепало и Нике — «удивительно некрасивой девочке» по словам Натальи Леонидовны, на которую вряд ли кто обратил бы внимание, не будь она дочерью Савельева, а вот когда под этим выскочкой трон наконец-то покачнётся, то…

Сашкино присутствие здесь, явно, никого не смущало. Он был настолько пустым местом для этих людей, что Рябинины говорили при нём такие вещи, которые, возможно, никогда не сказали бы при ком-то другом. А ведь Сашка знал ещё кое-что. То, что его тревожило, от чего он временами просыпался среди ночи, мокрый от пота, и потом долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и пытаясь прогнать гнетущие мысли. Днём, за вереницей дел и забот, учёбой и работой в больнице, ему как-то удавалось если не выкинуть эту опасную тайну из головы, то хотя бы на время забыть, а вот ночью кошмары оживали.

Убийство Ледовского. Именно здесь, у Рябининых, он о нём и услышал. О готовящемся покушении. О котором он пытался рассказать Нике, но так и не сумел, а потом, когда момент уже был упущен, вообще не мог никому рассказать.

Его немного успокаивало то, что прошло больше двух недель, а генерал всё ещё был жив и здоров. Это казалось странным, ведь Сашка мог покляться, что Кравец с Рябининым говорили о готовящемся убийстве, как о чём-то, что должно вот-вот произойти. В ближайшем будущем.

«Может быть, они передумали?» — задавался вопросом Сашка и тут же одёргивал себя. Он достаточно хорошо знал Кравца, чтобы понимать, что никакого «передумали» нет и быть не может. Отложили по какой-то причине, это было более вероятно. Сашка понимал, что в принципе он ещё может вмешаться, кому-нибудь рассказать, если не Нике и её отцу, то Кириллу Шорохову или Кате. А они скажут Нике или Анне Константиновне, и так или иначе информация дойдёт и до Савельева. И… Но Сашка не мог. Он… он просто трусил.

Но сейчас, сидя за столом у Рябининых, в душной столовой, время от времени задевая локтем Оленькину руку, опустив голову и разглядывая отполированные до блеска приборы и белоснежные салфетки — всё, что угодно, лишь бы не видеть, с каким презрением смотрит на него сидевшая напротив Наталья Леонидовна, он понимал, что надо что-то делать. На что-то решаться. Принять уже чью-то сторону.

***

Бесконечный ужин наконец-то закончился. Оленька проводила его до двери и торопливо распрощалась.