Петр Петрович, задрав на его спине рубаху, долго выстукивал, выслушивал, потом стал усердно втирать пахучий скипидар. Он так старательно массировал, так мял бока, что, казалось, вот-вот затрещат ребра.

— Советую больше не болеть, — приговаривал он, — ближайшая аптека — на Шпицбергене. Ходить туда далеко и хлопотно.

Иван Дмитриевич лишь довольно покряхтывал. По всему телу расползалось приятное тепло. Искоса взглянув на оголенные по локоть руки Петра Петровича, с грустью заметил, как они посветлели. Вся въевшаяся в них копоть и грязь сошли, конечно же, на его, Ивана Дмитриевича, спину.

Закончив врачевание, Петр Петрович поплотнее укутал Папанина, набросал на него все, что было под рукой мехового и теплого, и стал одеваться.

— Пэ-Пэ, ты куда? — глухо, из-под кучи мехов спросил Иван Дмитриевич.

— Пойду к лунке, у меня там кое-какие дела.

«Кое-какие» — это все знали — до утра.

«Жаль, что никому ничем не могу сейчас помочь», — уже сквозь дремоту думал Иван Дмитриевич. Безмерная усталость, тепло брали над ним верх. Он уже засыпал, когда вдруг его затормошил Эрнст.

— Дмитрич, надевай наушники, Москва вызывает.

Да, Москва обращалась к ним:

— Северный полюс, Северный полюс! Настраивайтесь, настраивайтесь!

Вот так сюрприз: неожиданно заговорила Володечка. Иван Дмитриевич не дыша слушал ее голос, теплый, слегка приглушенный расстоянием.

— Как вы там? Наверно, трудно… Ты здоров? А как все? Чаще сообщай о себе, а то в голову лезет всякое…

«…Здоров, родненькая, все здоровы. Спасибо тебе…»

Хорошо, что никто не смотрит на него. Когда кто-либо слушает голос из дому, лучше оставить его наедине.

В наушниках уже слышался голос Надежды Дмитриевны Ширшовой. И тут же басовитый голосок пятилетнего Алика.

Как жаль, Пэ-Пэ ушел!.. Позвать бы! Да нет, все равно опоздает…

— Эрнст, это уже твои.

Жена и обе дочки.

— Папка, мне мама не разрешает лазить по деревьям. Вот приедешь, тогда вместе будем лазить.

Это младшая, «Пистолет».

На «улице» дождь сменился снежной пургой, ветер трясет палатку. Но никто ничего не замечает. В палатке праздник.

Москва уступила место Ленинграду, и, срываясь временами от волнения, заговорила Аня Федорова. Все ждали, не подаст ли голос Женька-младший. Но он еще несознательный, и в радиостудию его, должно быть, не пустили.

От снежных зарядов, которые бились об антенны, о провода, слышимость заметно ухудшилась, в наушниках пошел треск, слова еле разбирались. Льдина под палаткой опять загудела, заскрипела. Снова началось сжатие.

Петр Петрович, как и ожидали, пришел утром. Посиневший от стужи, еле держась на ногах. Долго в тамбуре очищал одежду от снега.

— Эх, Пэ-Пэ, не знали мы, что вечером будут наши говорить, — огорченно сказал Эрнст. — Твой мужик целую речь произнес.

Пока все дословно вспоминали, что было сказано, Петр Петрович стоял посреди палатки, покачиваясь от усталости, ловил каждое слово. Потом молча стянул одежду и залез в спальный мешок. Эрнст принес ему кружку дымящегося чая.

— Ну хорошо, что у них все в порядке, — улыбнулся наконец Петр Петрович.

Допил чай и сразу заснул.

Все были уже на ногах. Иван Дмитриевич тоже. Тело еще ломило, но усердное врачевание пошло на пользу. А главное — болеть было некогда. Надо было откапывать базы, расчищать аэродром. Пурга затихла, но ветер, хотя и с ленцой, все еще гнал по льдине снежинки. Аэродром занесло, словно они не трудились над ним. Лишь местами пурга сгладила бугры, засыпала впадины. И тут же накрутила таких сугробов, таких заструг!

Снег припечатался намертво, железная лопата не брала. Женя и Эрнст принялись крошить заструги пешнями. Иван Дмитриевич грузил снежный булыжник на нарту, влезал в лямки, оттаскивал в сторону. Сил было совсем мало. Но самолеты вот-вот могут прилететь.

У восточного края льдины искрились громады наторошенного за ночь льда. Еще не засыпанные снегом, они сверкали гладкими изломами, отливали не только чистейшей бирюзой, но и снова удивившим их нежным багрянцем. Опять водоросли! Сейчас, когда крепко дохнула уже морозным снегом зима, подо льдом все еще цвела весна.

ЛЕДЯНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО

Солнце уже совсем не отрывалось от горизонта. Прикрытое туманной изморозью, оно медленно катилось по ледяным далям, цепляя багровым краем за темные зубцы торосов. Скоро оно совсем опустится. Все длиннее, все гуще становились сумерки. Пропали их пернатые гости. Пуночку, чистика, глупыша они не увидят уже до весны.

На небе появились первые несмелые звезды. А они сегодня впервые зажгли керосиновую лампу. «Ламповщиком Северного полюса» единодушно избрали Ивана Дмитриевича.