В европейском понимании конституция США не является демократической (по мнению отцов-основателей, она и не должна быть таковой!), но она стабильна и за двести тридцать лет пережила все кризисы. Однако именно эта прочность конституции имеет и фатальное следствие: негибкость политической системы. Конституция США священна и потому фактически не подлежит реформированию: на внесение поправок в нее должны согласиться три четверти штатов. Право на владение оружием закреплено в конституции и поэтому до сих пор не подлежало изменению. Сегодня США страдают еще и от того, что Палату представителей и треть Сената приходится избирать каждые два года, и эти постоянные выборы приводят к тому, что партии постоянно учитывают краткосрочные настроения избирателей. Президент Байден уже через год после вступления в должность вынужден думать о следующих выборах. Именно поэтому политика США так нестабильна, так ненадежна, что является серьезной проблемой для партнеров такой крупной державы.

Еще одно слабое место США – врожденная самоуверенность в том, что американцы – это «исключительная» нация, и отсюда – великая задача привести весь мир к своему, «американскому образу жизни». Однако связанная с этим убежденность в том, что в случае необходимости они вправе учить другие народы «демократии», в том числе с помощью военной силы, в конечном итоге привела к тому, что Стивен М. Уолт, профессор международных отношений Гарвардского университета, назвал The Hell of Good Intentions, «адом благих намерений» [2] . По сути, этот путь провалился и стоил США огромных финансовых затрат и демократического содержания. В большинстве случаев они оставляли после себя не демократию и мир, а хаос, разруху и ожесточенные диктатуры. Намерения были позитивными, а результаты – нет. Уолт подводит сокрушительный итог: по его мнению, ни один из представителей этой «либеральной гегемонии» – ни Клинтон, ни Буш, ни Обама – не свободен от ответственности за основные ошибки американской внешней политики [3] .

Сегодня отношения США с двумя другими великими державами (Китаем и Россией) имеют для нас, европейцев, решающее значение. Ведь США доминируют в Европе с точки зрения внешней политики и политики безопасности, и на этой основе втягивают нас в свои конфликты с другими мировыми державами. США понимают свои интересы так: они не хотят, чтобы ЕС или Германия выстраивали отношения с Китаем или Россией в соответствии с собственными интересами, а хотят, чтобы ключевые решения принимали США. Но представляют ли США интересы Европы или Германии?

Тем не менее Европа – лишь одно из направлений, входящих в национальные интересы США; в настоящее время на первый план выходит Китай. В отношениях с ним решающую роль сегодня играют не гуманитарные соображения, а сохранение власти, геополитика и экономические интересы. Скрывать свои силовые интересы под гуманитарными аргументами для США – традиция, и она не должна вводить нас в заблуждение: интересы США всегда носят жесткий геополитический, экономический характер и глубоко укоренены в их понимании себя как «исключительной нации».

Именно поэтому Соединенные Штаты Америки с момента своего основания враждовали сами с собой: с одной стороны, они считали и считают, что их предназначение в том, чтобы распространять в других странах «свет свободы» и служить «славным обновителем мира». С другой стороны, даже государственный секретарь Джон Куинси Адамс (впоследствии президент в 1825–1829 годах) в своей речи в День независимости в 1821 году настаивал на том, что хотя симпатии Соединенных Штатов всегда будут на стороне тех, кто поддерживает флаги свободы, США тем не менее «не будут искать, каких бы монстров уничтожить». Они, США, хотя и «желают всего наилучшего свободе и независимости […], являются защитниками […] только самих себя». И если они откажутся от этого основополагающего принципа, то, продолжал Адамс, «перейдут от свободы к насилию» [4] . Однако в XX веке эта сдерживающая установка больше не применялась!

Будучи государственным секретарем при президенте Монро, Адамс сформулировал основы доктрины Монро, которая первоначально постулировала интерес США к исключению любого прямого и косвенного влияния иностранных держав на всей территории Северной и Южной Америки. Но в течение XIX века США все больше осознавали себя как державу, которая, урегулировав споры с Францией, Испанией и Мексикой в Северной Америке и географически расширив свою государственность, сосредоточила свое внимание на возможной роли в мировой политике. Доктрина Монро начала распространяться и на позиции США как мировой державы при Теодоре Рузвельте, президенте с 1901 по 1909 год. Но теперь уже не только с точки зрения возможных угроз собственной безопасности, но все чаще с точки зрения собственной глобальной политической и имперской роли.

В связи с гегемонистской позицией и интересами США в Европе нельзя не обратить внимание на время, предшествующее Первой мировой войне, поскольку именно здесь находятся корни нынешнего значения США в Европе. В Германии даже опытные журналисты ведущих ежедневных газет до сих пор внушают, что США решительно изменили свою внешнюю политику только при президенте Трампе, а потом с удивлением обнаруживают, что президент Байден действует похожим образом. На мой взгляд, следует наконец признать, что империалистическая основа внешней политики США существует уже с XIX века. Аденауэр и де Голль поняли это очень рано. Ключевой фигурой в преддверии Первой мировой войны был Теодор Рузвельт, один из самых одаренных, разносторонних и интересных людей в истории США. Большой знаток истории, заинтересованный наблюдатель за развитием мировой политики, ТР, как его называли, рано осознал растущую мощь Германской империи по сравнению со слабеющим соперником, Великобританией. Хотя он и не был настроен против Германии, ТР четко позиционировал интересы США на стороне Великобритании, полагая, что «отношение Германии к нам делает ее единственной державой, которая может, с какой-то долей вероятности, вступить с нами в столкновение», и далее: «Германия – великая растущая держава; ее недостатки, так и достоинства […] настолько отличаются от наших, а [ее] амбиции в области внеевропейских дел настолько велики, что это может привести к столкновению с нами» [5] .

Поэтому неудивительно, что империалист Теодор Рузвельт с республиканской стороны вместе с сенатором Генри Кэботом Лоджем – старшим после начала Первой мировой войны в 1914 году стали движущей силой вступления США в войну против Германии по геополитическим соображениям. С его точки зрения, США должны были подготовиться к вступлению в мировую политику. В этой связи он назвал нерешительного президента Вудро Вильсона «беспринципным и физически трусливым демагогом» и обвинил его в неспособности понять «гордость страны» [6] . Сам Вильсон, в свою очередь, рассматривал войну в Европе не столько как империалистическую возможность для США, сколько, в соответствии с миссионерской составляющей американской внешней политики, как еще одну возможность освободить «народы по всему миру от агрессии автократических сил» [7] .