– В чем подлость? – негодует Михайловская. – Денис Викторович – самый лучший учитель. Мы его уважаем и ценим. И не хотим, чтобы его увольняли. Подумаешь, попал мячом в…

Она осекается, но тут же возмущенно продолжает:

– Что тут такого?

– Даже так? – багровеет директриса. – Значит, для вас жестокость по отношению к вашему однокласснику – это «что тут такого»? Вы только посмотрите, какая незамутненность! Это уже не просто круговая порука, где вы нагло врете, глядя в глаза мне, директору, а какое-то извращенное восприятие реальности. Пожалуй, мне стоит очень серьезно поговорить с вашими родителями. Так что в ближайшие дни… я сообщу позже, когда точно, мы созовем родительское собрание. И только попробуйте мне выкинуть еще какой-нибудь фортель.

Лидия Романовна с решительным видом покидает кабинет. А новая англичанка остается, и мне почему-то кажется, что осталась она, чтобы на нас с Петькой тут же не накинулись все скопом. Она даже становится ближе к нашему ряду.

Только всем на нее плевать. Как и на историка. Точнее, про него просто вообще забыли – он ушел в конец кабинета, когда заявилась директриса, и там так и сидит за задней партой, проверяя тетради.

Михайловская, не стесняясь, окликает меня вслух:

– Эй, Третьякова! Помнишь, о чем мы говорили? Не забыла? Вот и хорошо. Жди.

Девчонки многозначительно переглядываются.

Гаврилов, проходя мимо нашей парты, смахивает рукой мою сумку, в которую я как раз складывала тетрадь и учебник. Сумка падает на пол, и из нее всё вываливается.

Петька тут же вскакивает, хватает его за шкирку:

– Че творишь, баран? А ну подними!

Гаврилов оборачивается:

– Да пошел ты!

Петька его тянет на себя. Он гораздо крупнее Гаврилова, выше ростом и шире в плечах. Тот упирается, пытается вырваться, но тщетно. Петька перехватывает его по-другому, поудобнее, и дергает его вниз, к полу.

– Поднял, я сказал! – ревет он. Петька в гневе страшен. Он как будто свою злость изливает на первого попавшегося – на Гаврилова.

Гаврилов приседает и начинает собирать всё, что просыпалось, обратно мне в сумку. Остальные почему-то наблюдают эту сцену молча. То есть переговариваются между собой, это точно, но тихо. И даже подходят ближе. Но открыто пока никто не вмешивается.

Собрав всё, Гаврилов бросает на нас взгляд снизу вверх и ухмыляется. Потом поднимается с корточек вместе с моей сумкой и вроде как медленно протягивает её мне, а потом вдруг резко наклоняется и смачно плюет внутрь. Тут же швыряет сумку в Петьку и сразу отскакивает. А затем выбегает из класса.

Петька рвется за ним, но его хватают парни. Набрасываются вдвоем на одного. Заламывают ему руки так, что Петька сгибается пополам. Стиснув зубы, он борется с ними. А те – с трудом, но все же его удерживают.

– Прогнулся под свою стукачку Третьякову! Слил всех, сука! – пыхтит Шатохин.

– Прекратите сейчас же! – повышает голос новая англичанка.

– Перестаньте! – кричу я одновременно с ней.

И эта возня наконец привлекает внимание историка.

– Одиннадцатый «А»! Вы совсем ополоумели! – он подбегает к парням и расталкивает их. – Вон из класса! Устроили мне тут!

Постепенно наши расходятся. В кабинете остаемся только мы с Петькой, новая англичанка и историк.

– Ох уж эти зумеры, – хмыкает он, вроде как пытаясь завязать разговор с англичанкой. Но она на его реплику никак не реагирует и подходит к нам.

– Ты – молодец, Петя, – говорит ему она.

Но Чернышов вдруг вскидывается и выпаливает с надрывом:

– Да идите вы! Чего вы добились? Зачем вы вообще влезли?!

И сразу вылетает из кабинета. Я ошарашенно смотрю ему вслед.

Вообще-то Петька не такой. Он сроду никогда не грубил учителям, тем более женщинам. А тут вдруг…

– Извините его, – говорю. Мне неловко перед ней. – Он просто сорвался.

– Я понимаю, – кивает она и вымучивает улыбку. – У меня есть с собой влажные салфетки. Антисептические. Давай помогу…

Она протягивает руку к моей сумке.

Вот черт… Я и забыла про выходку Гаврилова.

– Спасибо, я сама, ­ – бормочу я смущенно. Но она все равно уверенно и аккуратно выкладывает книги и тетради на парту, а заодно достает упаковку с салфетками.

Из кабинета истории мы выходим вместе с ней. Олеся Владимировна предлагает подвезти меня до дома. Я благодарю, но отказываюсь. Мне и так перед ней ужасно неудобно. Она только что помогала протирать мои учебники и даже не морщилась!

– Я настаиваю, – улыбается она.

Но в коридоре меня поджидает Петька. Он сидит на подоконнике, сердитый и при этом весь какой-то потерянный.

Когда мы приближаемся, он встает и подходит ко мне.

– Идём домой? – спрашивает, не глядя Олесю Владимировну. Как будто ее вообще тут нет.

– Петь, – останавливаюсь я. – Ты ничего не забыл?

Он смотрит на меня пару секунд непонимающе. Я еле заметно скашиваю глаза вбок, на Олесю Владимировну. Он тоже переводит взгляд на англичанку и сразу мрачнеет.