– Ой, я, кажется, один всё съел… извини… это потому что нервничаю… в смысле из-за соревнований волнуюсь… У меня всегда так.

– Да, Петька, у тебя всегда так, – смеюсь я.

Около девяти он подрывается к себе. Я иду провожать его до двери. Петька накидывает куртку, сует ноги в ботинки. Уже выходит, но на пороге останавливается.

– Лен, ну ты точно пойдешь со мной на игру? – спрашивает он, а в глазах – застывшее напряжение. Словно для него это вопрос жизни и смерти: приду я или не приду.

– Да точно, точно, – обещаю ему и закрываю дверь.

_______________

* Холтер - портативное устройство, которое позволяет непрерывно отслеживать изменения в работе сердца и контролировать артериальное давление пациента в течение суток.

Размолвка с Соней меня, конечно, здорово подрубила. Я даже в школу в четверг иду через силу. Петька меня по пути всячески развлекает, чтобы я не сильно расстраивалась.

В кабинет мы заходим вместе, и Ямпольский сразу при виде нас кричит на весь класс:

– О! Ленок! Радость моя! Можно с тобой сяду?

Петька, слава богу, тут же плюхается рядом со мной.

– Э, Черный! Ну ты наглый! – с деланным возмущением тянет Ямпольский, а потом глумливо уже мне: – Ленок, ты разбила мне сердце, жестокая.

В классе все покатываются со смеху. Кроме Петьки – он меня поддерживает взглядом. Кроме Сони – она смотрит на меня исподлобья, как на врага. И кроме Горра – он заходит за мгновение до этого.

Мы сталкиваемся с ним взглядами, и у меня возникает странное мимолетное ощущение. Ощущение, будто он, как только переступил порог, первым делом, целенаправленно нашел меня. И если бы это был не Горр, а, скажем, Петька, я бы подумала, что он мне рад. Что-то такое зажглось во взгляде – сначала напряжение, а потом облегчение, но буквально на миг. А в следующую секунду он меня уже «не видит». И взирает на всех и вся с надменным безразличием. Как и обычно. Только меня почему-то тот короткий миг неожиданно смутил. И весь оставшийся день я избегаю поворачиваться в сторону Горра, но непонятным образом чувствую его внимание.

***

Последним уроком у нас иностранный. Наши опять решили игнорировать англичанку, на все ее вопросы молчать, на дружелюбные улыбки и попытки наладить контакт – отвечать кислыми минами.

Но это не всё. Гаврилов принес с собой клоунский рыжий парик. И теперь, напялив его, всю перемену крутится перед доской. Вихляется, строит гримасы и писклявым голосом передразнивает англичанку и не замечает, когда она появляется.

Олеся Владимировна входит в кабинет – и я ее не узнаю. Еще позавчера сидела у нас дома, растерянная и грустная, сетовала, что неловко получилось с экскурсией, а сейчас она какая-то замкнутая, холодная и будто чужая.

Гаврилов наконец ее видит, но даже не думает сдернуть парик и сесть на место. Он, ничуть не смущаясь, вертится теперь вокруг неё. Изображает удивление, взмахивает руками, паясничает, издевательски квохчет: «А что такое?». Лезет ей прямо в лицо и кривляется.

Наши посмеиваются, хотя выглядит это пошло и глупо.

– Петь, скажи ему, чтобы прекратил, – прошу я Чернышова.

– Да чё? Он и так щас сам сядет.

Олеся Владимировна стоит за учительским столом, прямая и гордая. Смотрит на нас пустым взглядом и молча чего-то ждет. И словно не замечает, как вокруг нее вьется Гаврилов.

– Сядь, – доносится с задней парты пренебрежительное. – Концерт окончен.

Гаврилов бросает на Горра недоуменный взгляд, но подчиняется. Стягивает парик и возвращается на место.

Однако Олеся Владимировна к уроку не приступает. Она по-прежнему стоит неподвижно и молча, с непроницаемым лицом. Минуту, две, три.

Наши даже начинают беспокойно ерзать и переглядываться, мол, что с ней.

И лишь когда пауза уж слишком затягивается, она сухо произносит:

– Я ошиблась. Я считала вас взрослыми, разумными, порядочными людьми. И пыталась с вами общаться соответственно, а уроки строить в такой форме, чтобы обучение было для вас максимально интересным. Но… увы. Вашу незрелую и глупую выходку со срывом экскурсии обсуждать я не буду. Это останется на вашей совести. Но вы приняли доброжелательное и уважительное отношение к себе за слабость. Что ж, значит, отныне наши уроки будут проходить в ином формате. Я задаю вопрос, если вы на него не отвечаете – единица в журнал. Я даю задание, если вы не выполняете – единица в журнал. Любой посторонний шум, любая возня, мешающая уроку – сообщение родителям. В общем чате. С фамилиями и подробностями. Вам за себя не стыдно, пусть стыдно будет родителям.

Наши от такого напора как-то сразу затихают. А она обращается к Гаврилову:

– Тебе – первое и единственное предупреждение. Затем пойдешь отсюда вон.

– Сама пойдешь отсюда… побежишь… – бубнит он себе под нос почти шепотом, но в тишине класса его слова все равно слышны.

– С вещами на выход, – чеканит она жестко. – После урока напишу родителям.

– Да пиши куда хочешь, мне пофиг, – огрызается он, но я вижу, что такой исход он не ждал и не хотел, и теперь психует. Хватает свою сумку и выскакивает из кабинета.