Антон сразу разворчался:

— Не будет моя Лена там работать! Там туристов полно всяких. Приставать же будут.

Его тетя только рассмеялась.

— Вот ревнивец, а? Не нервничай, Антошка. Никто твою красотку даже не увидит. Кроме старшей горничной. Чтоб ты знал, горничные убирают номера перед заездом и после выезда. Ну или когда там никого нет.

Меня же смущало совсем другое. Ездить каждый день в Листвянку и обратно — это столько времени терять в дороге! Но все же решила попробовать. К тому же этот «Маяк» — он такой красивый, просто умопомрачительный, особенно вечером, когда подсвечен огнями. И стоит прямо на берегу Байкала. Помню, как раньше я заглядывалась на него и всё мечтала в нем побывать…

Тетя Антона оказалась права — работать было несложно. Может, только первые несколько дней я немного путалась и плутала в его коридорах, но быстро освоилась. И действительно — нас забирали из города по утрам и ближе к ночи отвозили обратно. И кормили на кухне ресторана при отеле.

Только с Антоном видеться стали очень редко. Меня даже на телефонное общение не хватало после того, как я возвращалась домой. Сразу валилась замертво спать.

Тогда его мама и предложила мне пожить летом у них, чтобы не ездить туда-сюда, ну и с Антоном хотя бы вечера проводить. Он тоже за эту мысль ухватился.

— Соглашайся. Я так страшно по тебе скучаю. Лежу тут как бревно, днями и ночами один, даже поговорить не с кем. Думаю о тебе каждую минуту. С ума схожу. И тебе мотаться в такую даль зачем?

Я посоветовалась с бабушкой, ну и переехала к ним на лето. И теперь мы с Антоном живем в одной комнате. Правда, скорее, ночуем — сейчас, в разгар лета, самый наплыв туристов, и я работаю за двоих. Прихожу поздно, устаю зверски, но зато и денег больше.

Первую зарплату, почти всю, я сразу потратила на массаж. Еще в больнице врачи посоветовали нам хорошего массажиста. Он приезжал к Антону в Листвянку из Иркутска каждый день в течение двух недель. В те редкие дни, когда я бывала дома, наблюдала за его манипуляциями, даже снимала на телефон, чтобы потом самой повторять.

Правда, толку от моих стараний, наверное, никакого, потому что когда массажист работал с Антоном, он мычал от боли, стиснув зубы, кряхтел, потел, долго не мог отдышаться, а когда я — лишь шутил, посмеивался, ну и возбуждался. Начинал просить меня потрогать его лучше там. Ну и я, в общем, оставила эти свои попытки.

Да и настоящий массажист тоже не очень-то помог. Двигаться Антон не начал. Теперь он все больше молчит. Даже когда я рядом. Мы с ним как соседи стали, причем случайные. Каждый в своем углу, я — на диване, он — на кровати. Лежит мрачный, безучастный ко всему. Как будто потерял надежду, ничего больше не хочет и просто ждет конца. А я смотрю на него такого — и сердце разрывается…

— Э, да постой ты! — один из парней спрыгивает со скамьи и направляется ко мне. Я ускоряю шаг, но он нагоняет.

— Хватай ее! Тащи сюда! — смеются его дружки.

Он ловит меня за руку, разворачивает к себе.

— Убери руку! Или я закричу! — и так почти кричу я. От страха и неожиданности. Обычно здесь очень тихо, ни драк, ни скандалов, ни происшествий. Поселок маленький, все друг друга знают в лицо и по имени. За целое лето первый раз вот так натыкаюсь на пьяную толпу.

— Ой… — вдруг теряется парень и тут же отступает. — Блин, сорян. Обознался. В смысле, не узнал.

Он даже руку к груди прижимает, будто очень раскаивается. Я разворачиваюсь и быстро иду к дому, но успеваю услышать их голоса.

— Блин, как стремно вышло…

— А че? Кто это?

— Да это Тохина…

Листвянка — действительно очень маленький поселок…

Сбавляя шаг, подхожу к дому и останавливаюсь у подъезда. Хочу немного отдышаться и побыть хоть немного в тишине и покое. Сажусь на скамейку как раз под нашим кухонным окном. Там горит свет, а из открытой форточки слышны голоса Веры Алексеевны, мамы Антона, и его тети.

— Вер, и охота тебе полвечера лепить эти вареники? — спрашивает тетя. — Сейчас все продается.

— Таких, как у меня, не купишь. А Леночке очень нравятся мои вареники с клубникой. Вот она придет с работы и покушает.

— Пф-ф. Носишься с ней как курица с яйцом. А я знаю, почему. Боишься, что она Антошку бросит. Вот и стараешься. Угодить хочешь, задобрить. Чуть ли не молишься на нее. Да только, Вер, это не поможет. Если Антошка на ноги не встанет, она от него рано или поздно все равно уйдет. Ты уж прости, но подумай сама, кому в наше время нужен калека? Кроме как родной матери. Была б еще жена, с детьми, и то смотря какая… А так — тем более… Поиграет немного ваша Лена в благодетельницу и сбежит.

— Злая ты, Нина, — с горечью произносит Вера Алексеевна. — Леночка нам как дочка. Единственная радость…

— Ой да брось, дочка… радость… Послушаю тебе через полгодика, когда твоя дочка упорхнет.

— Не язык у тебя, Нина, а жало ядовитое.

— Говорю уж, как есть. Ленка ваша — красивая молодая девчонка. Сама посуди, охота ей такой хомут себе на шею вешать?

— Антон — не хомут!

— Угу, — вздыхает тетя Нина. — Думаешь, мне не жалко Антошку? Жалко. И тебя жалко…

Я встаю. Захожу домой, и разговор сразу смолкает. На шум обе выходят в прихожую. Тетя Нина становится на пороге кухни и, сложив на груди руки, оглядывает меня, пряча усмешку. Мама Антона подходит ближе, порывисто обнимает. Заглядывая в глаза, спрашивает: