Дался этот успех нелегко. Я знал еще только общую цифру потерь, когда ночью приехал с передовой начальник поарма Бочаров. Машинально достав записную книжку, куда он заносил необходимые сведения о политработниках армии (вплоть до политруков рот), но не раскрыв ее, Леонид Порфирьевич с горечью произнес:

— С комиссаром полка Александром Тимофеевичем Груздевым познакомиться не успел… Командир говорит, что был на редкость скромный человек, работал до войны секретарем горкома в Иванове. Погиб, ведя в контратаку батальон. Беспокоился, наверное, как бы не оплошали люди в первом своем бою…

Все бойцы в 345-й дивизии из запаса. Но в основном первоочередники, еще молодые. А начсостав кадровый, немало участников гражданской войны.

Комдив подполковник Николай Олимпиевич Гузь при встрече сказал о себе: "Я старый русский солдат". Как потом выяснилось, он получил в первую мировую два Георгиевских креста. Военком старший батальонный комиссар Афанасий Маркович Пичугин тоже провел на военной службе почти всю свою сознательную жизнь. С комдивом они, это нетрудно было заметить, работали дружно.

Знакомство с начальником штаба дивизии полковником Иваном Федоровичем Хомичом началось у меня заочно: связисты соединили нас, как только он сошел на причал. От телефонного разговора осталось впечатление, что это человек энергичный, собранный и высококультурный. Таким он и оказался. Перед войной Хомич преподавал в академии, однако по натуре отнюдь не принадлежал к людям кабинетного склада.

27 декабря понадобилось ввести в бой уже все три стрелковых полка Гузя. Оставив дивизию в непосредственном своем подчинении (мы надеялись потом вновь вывести ее в резерв), командарм возложил на нее оборону района станции Мекензиевы Горы. 345-я дивизия сменяла тут ослабленную тяжелыми потерями бригаду Вильшанского, полк Дьякончука, от которого осталось 30 человек, и приданные им подразделения, также предельно измотанные.

В связи с этой заменой осуществилось наше с Иваном Ефимовичем намерение, возникшее совсем по другому поводу, — вместе побывать за Северной бухтой.

Там все гремело. Участок и задачу каждого полка дивизии Гузя определяли на месте. В "домике Потапова", полюбившемся командарму, был составлен и подписан частный боевой приказ. Петров сказал Гузю:

— Этого ни в каком уставе нет, но на ближайшее время примите к исполнению такую схему: от командира роты до бойцов в передовом окопе — сорок шагов, от командира полка — четыреста, ну а от вас — максимум восемьсот. Иначе в такой обстановке и на такой местности управлять дивизией не сможете.

Между стрелковыми полками поделили — каждому по роте — прибывший одновременно с этой дивизией танковый батальон майора Юдина. Танки были не бог весть какие — Т-26, с легкой броней, но ни одна из наших дивизий, кроме Чапаевской, не имела и таких.

Как всегда, мы возлагали особые надежды на артиллерию. Вместе с дивизией Гузя на северном направлении прибавился еще один артполк, кстати сказать хорошо подготовленный (командир майор И. П. Веденеев). Войска, оборонявшиеся здесь, поддерживали пять береговых батарей и все находящиеся в Севастополе корабли. Кроме того, решено было временно подчинить начарту четвертого сектора Пискунову армейский полк. ПВО.

Зенитчики давно сделались у нас естественным резервом полевой артиллерии. Они ставили заградительный огонь перед пехотой и танками, успешно поражали самые различные наземные цели.

А одна зенитная батарея — 365-я младшего лейтенанта Николая Воробьева, впоследствии широко известная, — начала досаждать гитлеровцам так, что в те дни привлекла особое внимание фашистского командования.

Она стояла на высоте 60, о которой я уже упоминал, имела четыре стационарных 76-миллиметровых орудия и входила в систему ПВО главной базы флота. С приближением линии фронта батарея все чаще вела огонь не по самолетам, а по наземным целям, причем весьма эффективно. Зенитчики взаимодействовали, в частности, с кавалеристами нашего Кудюрова. Рассказывали, что кто-то из командиров-конников в знак благодарности за огневую поддержку подарил младшему лейтенанту Воробьеву свой клинок.

Когда бои придвинулись к станции Мекензиевы Горы, значение батареи еще более возросло. Высота 60 — неприметный издали, заросший кустарником продолговатый бугор. Но орудия, стоящие на ней, могли поражать прямой наводкой любую цель в пристанционной низинке. Пока батарея действовала, наступающий противник попадал тут как бы в тупик.

И, не заняв еще станцию, гитлеровцы забеспокоились, что зенитчики не дадут им продвинуться дальше. 28 декабря наши разведчики перехватили переданное открытым текстом — возможно, с подвижной рации, из машины, — распоряжение: "Ударом с воздуха и с земли уничтожить батарею противника на отметке 60". По мнению майора Потапова, доложившего радиоперехват начарту армии и мне, приказание могло исходить от самого Манштейна.

Меры для срыва этого замысла, в том числе для предотвращения обхода высоты с флангов, были приняты.

"К выполнению поставленной задачи, — вспоминает полковник Д. И. Пискунов, начарт армии разрешил мне дополнительно привлечь гаубичный полк Чапаевской дивизии и полк Богданова в полном составе. Он предоставил мне также право в случае необходимости подать сигнал об открытии огня всей артиллерией, способной поддержать наш сектор. Высоту и батарею Воробьева защитим, — заверил я полковника Рыжи".