– Если мне удастся освободить Аверуань от зверя, – ответствовал я, – о награде я просить не стану. Однако вы задали мне сложную задачу, сопряженную с необычайными испытаниями.

– Мы готовы оказать вам любое содействие, – сказал начальник городской стражи. – Если потребуется, выделим стражников для вашей охраны.

Затем Теофиль тихим, прерывающимся голосом заверил меня, что все двери, включая двери аббатства, будут открыты для меня и что ради изобличения зла будет сделано все возможное.

Кратко поразмыслив, я сказал им:

– Теперь ступайте, а за час до заката пришлите за мной двух вооруженных всадников и коня. Выберите самых храбрых и неболтливых, ибо этой ночью я намерен посетить Перигон, подле которого зло свило гнездо.

Памятуя о совете демона, что был заперт в камне, я не стал долго собираться – только надел на указательный палец кольцо Эйбона и прихватил небольшой молот, который прикрепил к поясу вместо меча. Затем дождался назначенного часа, когда явились стражники, которые вели еще одну лошадь в поводу, как и было условлено.

То были крепкие и опытные воины в кольчугах; они несли мечи и алебарды. Я вскочил на черную горячую кобылу, и мы поскакали в Перигон, выбрав прямой и почти нехоженый путь, многие мили пролегавший по лесу, где водились оборотни.

Мои компаньоны были неразговорчивы и отвечали только на заданные вопросы, да и то коротко. Это меня радовало, ибо им предстояло хранить молчание о том, чему еще до наступления рассвета они станут свидетелями. Мы быстро скакали, а солнце тонуло в разлившейся по небу кровавой мгле за высокими деревьями, и вскоре уже тьма все гуще свивала паутину среди сучьев, окружая нас, будто неумолимая сеть зла. Мы продвигались все дальше, вглубь мрачного леса, и даже я, опытный колдун, слегка вздрагивал при мысли о том, что подстерегало нас во тьме.

Тем не менее никто нас не тронул и никто на нас не напал. Мы добрались до аббатства уже после восхода луны, когда братия, за исключением старого привратника, удалилась в дормиторий. Настоятель, вернувшийся из Ксима на закате, известил привратника о нашем прибытии и велел приютить нас в стенах аббатства, однако у меня был другой план. Я уверен, сказал я, что зверь явится в аббатство этой ночью, и намерен караулить снаружи, дабы ему помешать; засим я попросил привратника провести меня вокруг аббатства и рассказать, какие окна куда выходят. Во время прогулки привратник указал на окно кельи Теофиля на втором этаже. Окно выходило в лес, и я отметил, что весьма опрометчиво со стороны аббата держать его открытым. Этой привычке, сказал привратник, аббат никогда не изменял, несмотря на последние дьявольские набеги. В окне горела свеча, – вероятно, аббат тоже бодрствовал, погруженный в молитву.

Мы оставили лошадей на попечение привратника. Когда обход аббатства был завершен и привратник удалился, мы вернулись под окно кельи Теофиля, где нам предстояло в молчании нести долгую полуночную стражу.

Луна, словно бледное, ввалившееся лицо трупа, всходила все выше, проплывая над сумрачными дубами и соснами и отливая призрачным серебром на серых стенах аббатства. На западе среди тусклых созвездий вспыхивала уходящая комета, затеняя поднятое жало Скорпиона.

Несколько часов мы прождали в понемногу отступающей тени высокого дуба, где нас не было видно из окон. Когда луна начала клониться к западу, тени потянулись к самым стенам аббатства. Стояла мертвая тишина, мы не замечали никакого движения, только медленное перемещение света и тени. Между полуночью и рассветом свеча в окне настоятеля погасла – вероятно, догорев, – и келью окутала темнота.

Без лишних вопросов, держа оружие наготове, двое кольчужников разделяли со мной ночную вахту. Они прекрасно знали, какой демонический ужас может явиться нам еще до рассвета, но ничто в их повадке не свидетельствовало о страхе. Зная куда больше их, я снял с пальца кольцо Эйбона и приготовился исполнить указания демона.

Кольчужники стояли ближе к лесу и, исполняя мой строгий приказ, не сводили с него взгляда. Но ничто не шевелилось во тьме, в резном сплетении листьев и ветвей; ночь медленно отступала; небеса бледнели в ожидании утренних сумерек. За час до рассвета, когда тень огромного дуба достигла стены и поползла к окну настоятеля, случилось то, чего я ждал. Внезапно адский красный свет, стремительный, как занявшееся пламя на ветру, вырвался из лесного сумрака и обрушился на нас, затекших и усталых после долгого бодрствования.

Одного кольчужника повалили на землю, и над ним, в парящей красноте, словно в крови, я узрел черный полузмеиный силуэт зверя. Его плоская голова без ушей и носа нырнула, острые зазубренные клыки впились в кольчугу, и я услышал, как эти клыки скрежещут и клацают. Быстро положил я кольцо на приуготовленный заранее камень и молотом, который принес с собой, разбил на кольце самоцвет.

Среди брызнувших мелких осколков возник освобожденный демон – поначалу будто крошечный дымящийся огонек свечи, что разрастался, точно пламя, объявшее кучу хвороста. Тихо шипя, словно голос огня, разгораясь жутким золотистым светом, демон вступил в битву со зверем, как и обещал мне в обмен на свободу после веков заточения.

Демон приблизился к зверю, грозно вспыхивая, высокий, как пламя аутодафе, и тот, уронив кольчужника на землю, отпрянул, словно обожженная змея. Тело и конечности зверя омерзительно исказились, как расплавленный воск, и, смутные и страшные в облаке красного пламени, начали претерпевать невиданные метаморфозы. С каждым мгновением, точно оборотень, что сбрасывает волчье обличье, зверь обретал все большее сходство с человеческим существом. Нечистая чернота струилась и закручивалась, принимая форму ткани, становясь складками черной сутаны с капюшоном бенедиктинца. Затем под капюшоном возникло лицо, размытое и искаженное, но, несомненно, принадлежавшее аббату Теофилю.