— Есть ещё старший сын из Израиля, — напоминаю я.

Я не собираюсь выкладывать, что действую по поручению жены Влада. И уже жалею, что назвала своё настоящее имя.

— А, тот жадный хмырь, который постоянно клянчил у отца деньги? Это нормально, по-твоему, в сорок пять лет звонить отцу и требовать у него денег? А устроиться на работу в своём Израиле религия не позволяет?

— Кира, я пришла по другому поводу. Расскажи мне о Владе. Что между вами произошло? Почему ты его била?

Она вздыхает и переводит взгляд в окно. Нервно качает ногой с облупившимся розовым лаком. Ей не хочется вспоминать про парня, над которым она издевалась, но ей очень нужны деньги. В этом я её понимаю. Нам всем нужны деньги.

— Он за мной подсматривал.

— Где?

— Да везде! В основном, в душе, когда я мылась.

— Каким образом? Заглядывал в окно?

— Какое ещё окно? Не было там окна. Он заглядывал в дверь, которую я оставляла открытой. Пялился на меня всё время. Мне это надоело и я треснула его расчёской.

— Расчёской? — удивляюсь я.

— Массажкой. Большая такая деревянная расчёска. Тяжёлая, как сковородка.

— Куда ты его ударила?

— По лицу.

Она резко выдыхает и опрокидывает в себя ещё полстакана коньяка.

Крякает и продолжает:

— Я думала, он заплачет и уйдёт, пожалуется отцу или хотя бы отстанет от меня. Но нет, ему это понравилось. Он больной на всю голову.

— Что ты имеешь в виду?

Она таращит на меня глаза:

— Он мазохист. Его возбуждает боль. И не только боль. Его возбуждает, когда его унижают, пинают, обзывают — короче, всё, что нормальные люди не выносят. А ему нравится! Он кончает от этого.

Сердце пропускает удар. Я бы тоже хлебнула коньяку, если бы приехала не на машине.

— У вас был секс?

— Фу, нет! С этим вампирёнышем? Никогда!

Не с вампирёнышем, а с белокурым юношей, чья кожа превосходит по белизне и гладкости самый дорогой мрамор. Но я молчу. Понятно уже, что если Влад любил эту женщину, то его чувства были не взаимны.

— Ну не секс, но что-то у вас было?

Она усмехается и снова наполняет стакан. Такими темпами она через пять минут свалится под стол. Я отбираю бутылку и ставлю поближе к себе.

— Сначала расскажешь всё, что знаешь, потом будешь бухать.

— Он делал мне куни. Это была его награда.

— Награда за что?

— За хорошее поведение. Мы договорились, что он будет моим рабом, — будет исполнять все мои желания. Мыть полы, драить ванну, ходить в магазин и готовить еду. Всё, что я прикажу! Если он плохо справлялся с заданием, то получал расчёской по морде или жопе. Уж поверь, ему это нравилось, он сам подставлялся. Он обожает пощёчины и порку! Приду-у-урок… А потом я разрешала полизать себя, и он от этого кончал прямо в штаны.

— Ты понимаешь, что это ненормально?

— Конечно, ненормально! Но он таким уже был! Это не я его испортила. Может, мамашка его била и ставила коленями на гречку, а он любил её и тронулся на этой почве? Откуда мне знать, почему он вырос извращенцем? Пусть врачи разбираются.

— Да я не про него! С твоей стороны ненормально делать рабом парня, который младше тебя почти в два раза! Что это вообще за дебильные игры в рабство? Я ещё понимаю, когда взрослые люди развлекаются, но когда… уборщица с сыном профессора? Воспользовалась тем, что у него детские травмы, наверняка ещё усугубила.

Она пьяно хихикает:

— Да ладно, ты что, ревнуешь? Пф-ф! Слушай внимательно: подходишь к нему и отвешиваешь оплеуху, да такую, чтобы у него в ушах зазвенело. А потом командуешь стать на колени и задираешь юбку перед его носом. Дальше он всё сам сделает, ха-ха-ха! Тебе понравится, гарантирую!

— Ну ты и тварь! — вырывается у меня.

Она глумливо кривится.

— Какая есть. Деньги давай. Я всё рассказала.

— Нет, не всё. Как долго это продолжалось?

— Пару месяцев. Потом Юра заметил синяки и начал его прессовать. Но Славика прессовать бесполезно — упрямый как баран и боли не боится. Так и не выдал меня, но Юра не дурак, сам догадался. Взялся за меня, и я призналась, что синяки — моих рук дело. Конечно, меня выгнали, а Славика потащили по врачам. Уж не знаю, чем там всё закончилось. А ты в курсе, его вылечили?

— У него всё в порядке, — сухо отвечаю я.

Нет, далеко не всё! Он самый странный мужчина, которого я встречала. Но ей я об этом не скажу.

— Ну и прекрасненько. А то он первые полгода обрывал мне телефон, умолял встретиться. Я думала, он сделает с собой что-нибудь, прям рыдал в трубку. Предлагал выйти за него замуж, гы-гы, в следующем году.

Господи, как больно за него.

Он был влюблён в эту садистку.

— Почему ты делала это с ним? — спрашиваю я напоследок. — Ты ведь видела, что он особенный, травмированный, впечатлительный. С ним нельзя было так поступать. У него… тонкая душевная организация, — я выдаю банальную фразу, не придумав ничего лучше.