В таком состоянии крайней подавленности он находился, когда летом двадцать шестого года он получил из БСЭ месячный отпуск. Надо было что-то предпринять для приведения себя в порядок. Он решил воспользоваться приглашением Максимилиана Александровича Волошина отдохнуть у моря в Коктебеле. Привлекали рассказы о гостеприимном доме поэта, о его хозяине и своеобразном укладе жизни его обитателей. Максимилиан Александрович встретил Кржижановского очень радушно и во все время его пребывания старался создать ему хорошие условия для отдыха и работы.

"Каждый день купаюсь и самосжигаюсь. К работе я себя не понуждаю: сидеть у моря и слушать прибой - это куда интересней возни со словами". О Максимилиане Александровиче он писал как об исключительно интересном человеке: "Сам он обаятельное сочетание мудрости и наивности, язвительности и любви. Огромный и грохочущий, он напоминал мне Воскресенье 1, окруженный нами: приезжающими и отъезжающими днями. И я опять человек, который был, кто знает, может быть, Четвергом.

1 Воскресенье - персонаж из романа Честертона "Человек, который был четвергом".

Жили в Коктебеле все несколько разрозненными малыми группами; по вечерам встречались за чаем. Иногда устраивали чтения. Читал и Кржижановский, читал довольно часто с неизменным успехом. Об одном чтении он так рассказывает: "Ваше письмо пришло все-таки вовремя, за несколько минут до начала чтения, я успокоился и легко овладел текстом. Рассказ произвел впечатление более сильное, чем можно было ждать. По окончании я увидел себя окруженным глазами с пристальностью и хорошим долгим молчанием. Затем Волошин, вообще скупой на баллы, заявил, что это великолепно и безжалостно".

Перед отъездом, прощаясь, Максимилиан Александрович вручил ему на память свою акварель с надписью: "Дорогому Сигизмунду Доминиковичу, собирателю изысканнейших щелей нашего растрескавшегося космоса" и приглашение приезжать, когда ему захочется.

Далее Коктебель с его добрым хозяином, легким укладом жизни, сочувствующим, впечатлительным, внимательным человеческим ансамблем и вечно прекрасным морем не могли дать ему полного покоя.

Второе лето в Коктебеле уже было насыщено гнетущей тоской, жаждой перемены мест и впечатлений. Он решил бить тоску километрами. В этот приезд исходил все окрестности, побывал в Алуште, Судаке... Тоска, быть может, и похудела, но, как верный пес, не отставала от своего хозяина.

"Я и здесь не могу выкарабкаться из чувства ожесточенности и горечи. Ни бризам из меня не выдуть, ни солнцу из меня не выжечь подлой накипи бессмысленного гневного "за что", которое умный человек не должен пускать себе в уши".

Некоторую разрядку в это настроение внесло неожиданное мое вторжение. Крымские письма беспокоили, надо было что-то предпринять. К счастью, в Судаке отдыхали мои друзья - чета Фоминых. Они приглашали меня погостить у них. Я знала, что там же на даче композитора Спендиарова отдыхает и наш друг по Киеву - Анатолий Константинович Буцкий, знала, что встреча с ним будет приятна С. Д. Наскоро собравшись, я дала телеграмму в Коктебель. Неделя, проведенная в узкой дружеской компании, отвлекла всех нас от дум и забот было просто хорошо.

Возвращаясь в Одессу, я на два дня задержалась в Коктебеле. Тут я впервые увидала и познакомилась с Максимилианом Александровичем. Я не могла воспользоваться его любезным приглашением погостить, так как торопилась домой. С. Д. мог еще оставаться.

Очень живо помню эти два дня, проведенные в Коктебеле. Вижу живописную Коктебельскую бухту, с расположившимся у ног ее поселком. Скромные домики, всеми своими окнами и террасами обращенные к морю, полукружие гор, непрерывно меняющих свою окраску, знаменитую мастерскую с статуей царицы Таиах, хозяина, большого, с огромной гривой седеющих волос, схваченных повязкой, в длинной белой холщовой одежде, подпоясанной ремешком. Он похож на вещего кудесника, выходящего из священной рощи, или древнегреческого ваятеля перед станком с глыбой мрамора.

Перед самым отъездом с С. Д. случилась еще одна нежданная очень радостная встреча. Он познакомился с Александром Грином. В беседе выяснилось, что Грин читал его: "Штемпель "Москва"", хотел бы еще повидаться и пригласил Кржижановского побывать у него в Феодосии.

Через два дня С. Д. был уже в Феодосии. До отхода московского поезда оставалось два часа, он провел их в доме Грина. Тут ему все нравилось: сам Грин, его образ жизни, жилище, непринужденность беседы. Рассказывая в Москве о своей встрече, он волновался так, как будто соприкоснулся с чем-то очень важным, очень дорогим для себя. Особенно волновали его воспоминания об одной как будто мелкой детали: "Тут Грин на минуточку замолчал, задумался. Потом протянул руку к морю и тихо сказал: "Здесь я впервые увидел мою Бегущую по волнам"".

VII

Нельзя сказать, что Кржижановский был несчастлив в друзьях. Исходившее от него обаяние привлекало к нему многих людей, но на сближение он шел трудно; установившимися дружескими отношениями дорожил, свято оберегая их. Очень требовательный к себе, он был требователен и к друзьям. "Друзья - это те, которых любят, ничего им не прощая". Некоторые, не выдержав испытаний дружбы, отходили от него. Это было всегда болезненно. В те трудные двадцатые годы его поддерживали морально и помогали в устройстве литературных дел Мстиславский, Левидов, Ланн, Антокольский. Ланн и Антокольский познакомили его с Евдоксией Федоровной, Никитиной, председателем литературного объединения и организатором пользовавшихся хорошей известностью в Москве так называемых "Никитинских субботников". Субботники вели начало еще с дореволюционного четырнадцатого года. Будучи студенткой, Никитина стала проводить литературные чтения, на которые сходились и молодые начинающие писатели, и уже известные мастера слова, критики, литературоведы. По окончании университета она была приглашена читать курс русской литературы. Страстная любовь к литературе удачно сочеталась в этой молодой, умной, энергичной женщине с редким организаторским талантом. Упорно, настойчиво от субботы к субботе она укрепляла и расширяла объединение, на базе которого выросло свое издательство, сохранившее название "Никитинские субботники". Евдоксия Федоровна обладала исключительным чутьем в отношении молодых дарований и мужеством в отстаивании их произведений для печати. Многие молодые писатели, еще далекие от общественного признания, получали свое крещение в ее доме.