Шрифт:
Наверно, он ни разу не видел человека и изучал меня, как и я его.
Теперь зверёк появлялся у меня каждый вечер. Колбасу я клал всё дальше от норки и всё ближе к себе: я хотел приручить его.
На земле много горностаев, но те горностаи не мои, а этот уже мой. Значит, я должен дать ему имя! И я прозвал его Митькой.
Мне нравился этот зверёк. У него было такое гибкое и подвижное тельце, что, казалось, он мог завернуться штопором, вытянуться, как стебелёк, и тут же смяться в шар. Теперь я понимал, почему он может просочиться в маленькую норку.
И вот однажды я положил колбасу уже не на пол, а на стол, а сам пил чай и глядел куда-то в сторону, чтобы не отпугнуть зверька прямым взглядом.
Над краем стола появилась его осмысленная мордочка и тут же исчезла. Я продолжал глядеть в сторону. Митька схватил колбасу и неслышно соскочил на пол, но уже не исчез в норе, а у меня на виду принялся не спеша закусывать.
?? ??
?? ??
На другой день он уже не боялся сидеть на уголке стола. Присядет на задние лапы, хвостом подопрётся для устойчивости и глядит на меня, изучает. А я занимаюсь своим делом.
Скоро я приучил его пить чай из обрезанной наполовину жестяной банки.
Когда я возвращался по вечерам, он уже сидел на столе.
— Добрый вечер, Митенька! — говорил я, стаскивая с себя куртку и плюхаясь на нары.
В ответ он трещал, как сорока, цвыркал — рассказывал, наверное, о своих делах.
— Устал я сегодня, — жаловался я. — И вообще соскучился по дому и по своей дочке. Она тоже маленькая и так же, как ты, не сидит на месте. Это её рисунок. Видишь, собаки сидят у костра. Неплохо? Верно?
И Митька что-то говорил про собак, сидящих у костра лунной ночью. Но он знал толк не только в рисовании. С ним можно было говорить решительно обо всём.
Вообще-то он, конечно, не говорил, а трещал, но мы неплохо понимали друг друга. А может, ему казалось, что это я трещу, а он говорит. Кто знает!..
Так вот мы и сидели по вечерам за столом, пили чай, разговаривали. Я уже рассказал ему всю свою жизнь. Наверное, И он рассказал мне свою.
Как-то утром я собрался за водой и увидел на нарах, у изголовья, двух загрызенных леммингов.
— Странно, как они здесь оказались? — сказал я и выкинул их подальше от зимовья.
?? ??
?? ??
Но на другой день на том же месте я нашёл уже трёх леммингов. Из норки выскочил Митька и начал что-то быстро-быстро говорить на своём языке. И я догадался, откуда берутся лемминги. Он хотел меня как-то отблагодарить. И мне сделалось жутковато и радостно, как будто он на моё «Добрый вечер, Митенька!» ответил на человечьем языке: «Добрый вечер!»
Мне показалось, что я стал понимать всё, о чём он говорит. И я ему был так благодарен! Ведь он понял, как мне одиноко, и решил скрасить моё одиночество. Теперь я знал, что у меня есть друг.
С этого дня я стал выбрасывать Митькины подарки незаметно: он мог обидеться — ведь он всё понимал. Только не понимал, что я не ем мышей.
?? ??
?? ??
?? ??
Упрямая Шиверка
?? ??
Мы жили в тайге и промышляли соболя и белку. Трезорка, Шиверка и Ульф отыскивали зверька, загоняли его на дерево и лаяли, пока мы не подойдём. Потому они и называются промысловыми лайками — на зверя лают.
Без собаки в тайге делать нечего. Человеку кажется, что кругом тишина и нет никого. А собака слышит много всяких голосов. Ты уронишь спичку — собака и это услышит. А её чёрный блестящий нос будто видит сквозь деревья.
И вот мы идём по тайге. Посыпалась снежная пыль — собачьи уши повернулись, нос зашевелился. Но собака молчит. Это взлетела кедровка — птица нам не нужна.
Вот под землёй кто-то зашевелился, собака остановилась, воткнула морду в снег по самые глаза — это мышь. Собака молчит. Мыши нам тоже не нужны.
Но вот мягкие лапы осторожно переступили с ветки на ветку — и собачий нос увидел соболя.
«Здесь! Здесь!» — радостно закричала собака.
И мы спешим на звонкий голос нашего товариша.