— Ловко следы заметаете, голубчики. Ловко. А ты, Киви, не столь уж прост. Не столь… Главаря я поносил? Скрыл от него директивы?

— Так и было, — сухо обронил Яан.

— Кому ты веришь, Яан? — заорал Онгуар. — Мне, твоему наставнику, кавалеру Рыцарского креста, полученного от фюрера, или этой мрази? Я ей сейчас выдам в глотку!

Он схватил со стола свой «вальтер», наставил его на Киви, но в то же мгновение Антс выстрелил из карабина, и Онгуар рухнул на землю. Кровавая лужа медленно впитывалась в желтый песок. Смуглый подбежал, приложил ухо к груди штурмбанфюрера.

— Все, — сказал он. — Конец.

Бандиты молчали. Молчал и главарь. Краска волнения на секунду залила его лицо, потом оно приняло свой обычный надменный и безразличный вид.

— Мне жаль Онгуара, — холодно произнес Роотс. — Но он изжил себя. Он из другого времени.

Впервые он повернулся к Киви:

— За его смерть я судить тебя не вправе, Антс. Все мы человеки… Но тебя и твоих напарников я обязан судить за смерть троих других наших людей. Вы разлучались хоть на минуту, Кундшафтер?

— Да, командир, — пробормотал он. — Пока мы с Калле изучали дорогу, Киви обошел постройки, контору. Это заняло минут десять-двенадцать.

Главарь мигнул бандитам, и Киви в секунду оказался обезоруженным и привязанным к столу. Еще один взгляд и в руках у Роотса оказался зажженный факел: нещадно дымили портянки, обмотанные вокруг тонкого полена. Яан подошел вплотную к Киви и, впившись в него взглядом отчеканил:

— Ты мне нравился, Антс. Да и сейчас нравишься. Но дело есть дело. Ты скажешь правду — и умрешь легко. Солжешь — и смерть покажется тебе счастьем по сравнению с дорогой к ней. Кому ты сообщил о нашей затее?

— Никому, командир, — спокойно ответил Антс. — Там было безлюдно, и никто не мог знать, что мы придем в питомник.

— Чудес не бывает, Антс.

И Яан поднес факел к его лицу. Запах горящей кожи разлился по бункеру.

Роотс отбросил головню в сторону, знаком показал, чтобы тела убитых были вынесены из бункера, обратился к Смуглому:

— Вы очень хотели, Кундшафтер, занять место Онгуара. Не ломайтесь, честолюбие в моих глазах — не самая плохая черта человека. Кое в чем вы замените нашего друга. Составьте письмо для Планетного Гостя. Он должен знать, кто нас покинул и кто нам рекомендовал этого фанатика красных босяков. А как будем держать связь и шифровать донесения, я сообщу вам. Письмо пойдет через Медницу.

Пауль потускнел, замкнулся. Война отняла немало близких друзей, но не одела сердце в защитную броню от новых потерь. Трагическую развязку в деле с уборщицей он приписывал своему промаху. Гибель Антса Киви, подробности которой он узнал намного позднее, что-то надломила в нем. Любопытный и немного восторженный взгляд крестьянина преследовал Пауля по ночам.

Кумм встретил лейтенанта в коридоре, подошел, сдавленно сказал: «Товарищ Мюри, все, что нужно сделать для семьи растерзанного в банде Роотса крестьянина, делайте. Поезжайте к вдове, передайте… Словом, на мою помощь можете всегда рассчитывать».

Надо же такое! Именно он должен принести в семью Киви страшную весть. Пауль как мог оттягивал этот визит, да и дела требовали его присутствия в «глубинке». Но, наконец, он все же выбрался в рыболовецкий колхоз, который дал временное пристанище Анете и Олеву.

Пауль с трудом выдавил из себя, еле ворочая языком, ставшим вдруг сухим и жестким:

— Мало что знаем… Но Киви уже нет. Честно жил, честно погиб.

— А нам что за честь? — вырвалось у Анете.

Она затряслась в рыданиях.

Мальчик неловко подошел к ней. Непохожий на себя, словно охваченный жаром, он обнял мать. И выкрикнул прерывисто, отчаянно, но удивительно гордо:

— Я с тобой буду, мама. И отец будет с нами!

— Пусть этот человек сейчас уйдет, — шепнула Анете.

— Мама! Отец верил дяде Паулю. Значит нужно было так.

Пауль протянул Анете прощальное письмо Антса Киви, которое он оставил в тайнике, когда уходил в банду.

— Читай, Олев, — приказала женщина. — Громко читай. Теперь всем можно знать.

Они проводили его до автобусной стоянки. Олев растерянно сказал:

— Я уж не буду, дядя Пауль, поступать в университет…