Я понимаю, что придумываю аргументы в свою защиту. Чего не обязана делать, потому что была несовершеннолетней, а им было по восемнадцать и их было двое. Причем один был почти на фут выше и на сотню фунтов тяжелее, чем я. Я была девственницей. Они навалились на меня и…

Опять я за свое.

Мальчики, однако, заговорили. На ужине (четыре раза в неделю мы были обязаны являться на него одетыми формально – костюм и галстук, платье или юбка) на меня поглядывали те, кто не замечал еще накануне. Моя неприметность стабильно удручала меня, невзирая на уверения родителей и друзей в том, что я мила и так далее и тому подобное. Меня в упор не замечали как раз те мальчики, чьи знаки внимания понравились бы мне – преимущественно спортсмены, конечно, но иногда и лохматые гениальные поэты. А теперь с другого конца зала, заполненного учениками, меня разглядывали несколько широкоплечих старшеклассников. Между ними и мной сновали ничего не подозревающие люди, и тепло их глаз как будто сулило мне временную передышку.

После сидячего ужина полагалась тусовка с кофе или чаем в общем зале при входе в столовую. Своего рода тренировка для будущих вечерних коктейлей. Насиловавшие меня парни не смотрели в мою сторону, зато их товарищи пялились вовсю. Когда я осмелилась встретиться с ними взглядом, глаза этих ребят пылали недоверчивым изумлением. Мне показалось, что будет лучше оценить потенциальную опасность – быстро прикинуть, кто из них знает, а кто нет. А потом просто избегать тех, кто знает. И чтобы я не сомневалась, что именно им известно, один из них произнес в мою сторону: «Тройничок?» Я понятия не имела, что значит это выражение. Я вообще понятия не имела о выражениях. Случившееся отлилось в безмолвный и неподвижный кусок гранита, и я намеревалась обходить его.

Мои подруги не знали. Но от меня уже требовалось признать или опровергнуть, и я молча стояла в этом зале, желая, чтобы головная боль утихла, и чувствуя себя замешанной в какой-то лжи. Между мной и моими друзьями образовалась трещина. Я прямо-таки слышала, как с треском разверзается земля.

В последующие дни я наблюдала, как новость переходит от одного ученика к другому. Подобно тому, как в фильме ужасов злодей нападает на людей на городской улице и пробуждает в каждом из них демона.

Это мне понятно. Учебные дни тянулись долго и изнурительно, а клаустрофобная тепличная атмосфера частной школы навевала тоску. Каждое утро за завтраком: «Опять все эти люди?» Страна воевала в Персидском заливе. Рухнула Берлинская стена. А мы, школьники, мало что знали, поскольку в общежитиях было всего по одному телевизору в комнате отдыха, да и те часто ломались. В любом случае времени на телевизор у нас было немного. Никакого интернета. Единственный сотовый размером с большую дамскую сумку принадлежал сыну какого-то аристократа, и чтобы только взглянуть на это чудо, нужно было идти к нему в комнату в разрешенное время. Ничего особенного не происходило. И даже если бывало что-то интересное, о чем можно было бы поговорить за ужином в тот или любой другой вечер, разве это шло в какое-то сравнение с историей про благонравную девицу из младших, такую рыжеватую хористочку, у которой отродясь не было секса, да и романов тоже, а она вдруг раз – и пробралась в полуночный час в комнату старшеклассника, чтобы отсосать сразу два члена? Вот это да! Я бы и сама посудачила на эту тему.

Особенно удачная сплетня, какой бы нелепой она ни была, содержит в себе ощущение неотвратимости события. Какова была вероятность моего превращения в порнозвезду частной школы за одну-единственную ночь? Достоверность моего падения подтверждала сама его нелогичность. «Чудные дела! Да она просто свихнулась». Раз все мгновенно поверили в то, что утверждали те парни, то, может быть, это и доказывало, что виновата я? Во мне была какая-то скверна, заметная всем, кроме меня.

Я была младше остальных моих одноклассников. В школу Св. Павла я поступила, когда мне было всего четырнадцать. За пару месяцев до этого у меня начались месячные, и я все еще удивлялась каждый раз, когда они приходили. У меня были веснушки. Я только-только избавилась от брекетов. Я была длинной и тощей как жердь.

В первую же неделю в этой школе меня взялись опекать две одноклассницы, от которых веяло городской утонченностью (Вашингтон и Нью-Йорк) и духами Samsara (популярный в те годы аромат парфюмерного дома Guerlain. – Прим. пер.). Они посчитали меня милой и забавной. Одна из них носила костюмы Chanel и жемчужные сережки – белую в левом ухе и черную в правом. Другая приехала в школу вместе с бойфрендом с Бермудских островов – блондином с синими глазами и смешным подбородком, как у неудачливого принца из диснеевского мультика. Когда мы пришли на ужин и перед нами раскрылись огромные готического вида двери, он положил ей руку на талию и повел, как будто им было уже сорок.

В родительский уикенд той первой осени у нас был ужин в самом шикарном ресторане города. Мать этой девочки наклонилась к моей маме и что-то сказала. Побледневшая от ужаса мама извинилась и вышла в дамскую комнату. Впоследствии она рассказала, что ее спросили, принимаю ли я противозачаточные таблетки. Та мамаша посадила на них свою дочку, чтобы, как она выразилась, та могла «наслаждаться жизнью».

Ближе ко Дню благодарения моя замечательная подружка-потрахушка избавилась от своего пляжного принца, закрутила с одним из старшеклассников, и у нас появились новые заманчивые перспективы. В частности, мы задумали выкрасть из общаги ее бойфренда книгу новичков. Это был настоящий буклет на пружинке, в котором были собраны миниатюрные фото новых учеников с аккуратно впечатанными ниже именами, домашними адресами и датами дней рождения. Чтобы незаметно стянуть у популярного старшеклассника его экземпляр книги новичков, требовалась определенная смекалка, но мои городские подруги знали все расписания, входы и выходы. Хихикая, мы листали страницы. Бойфренд подружки и его дружбаны-старшеклассники оценивали всех девушек по десятибалльной шкале с двумя знаками после запятой. Мне было приятно узнать, что большинство моих новых знакомых, которые мне нравились, получили 7 и 8. Некоторые мнения поразили меня своей жестокостью: к полненьким девушкам отнеслись просто безжалостно, а немногие афроамериканки вообще не удостоились оценок. Приятно порадовало, что высокие оценки получили скромные, но симпатичные девушки. Мои подруги, естественно, получили по 10 баллов.

Нашлась и я. Под моим фото кто-то написал: «Пустая трата времени».

«Да просто фотография хреновенькая», – сказала моя нью-йоркская подруга и перевернула страницу.

Двадцать пять лет спустя я ужинала в Калифорнии с одноклассницей по школе Св. Павла, которую там тоже изнасиловали. Правда, ее обидчиком стал бывший ученик гораздо более старшего возраста, который с удовольствием воспользовался тем, что двери наших комнат не запирались. Четверть века спустя мы шутили на эту тему за бокалом красного вина. Только представьте – готические громады в лесной глуши Нью-Гэмпшира, заполненные спящими девушками, к каждой из которых ведет незапертая дверь! Разбитые льдом проселки, по которым мы бегали на спортивных тренировках, вились вдоль обветшалых каменных стен. Куда ни кинешь взгляд – лесной массив, в котором лишь изредка попадаются скудно освещенные дощатые домики. Местность просто идеальная для романов Стивена Кинга, к тому же в непосредственной близости от его родного штата Мэн. Подруга подлила себе вина и сказала: «Представляешь, какую книгу он мог бы об этом написать!»