– Ф-у-у-у-у-х, – выдал он, когда сел. – Блин! Холодно тут у тебя! Таким макаром щас наши пирожки заледенеют. Вить? Ты чего такой? Скрытный какой-то, неразговорчивый.

– Ничего, – ответил я.

Я глянул на Шелестова, который пару мгновений смотрел на меня, а потом отвернулся к окну. Зашуршав пакетом, достал пирожок, стал есть. Я же, чувствовал при этом воодушевление. Смотрел на Шелестова, и было у меня такое чувство, будто поймал я мерзкое назойливое насекомое, которое долго портило мне жизнь.

– Знаешь, Витя, а я рад, что с тобой познакомился, – сказал он, быстро съев пирожок и теперь вытирая руки газетой. – Какой-то ты особенный, что ли. Молодой, а люди за тобой идут. Вон, ты даже дядь Егора умудрился уболтать на то, чтобы открыть охранное агентство, а он, старый, етить его, мент в отставке, упирался. А я думаю, хорошо, что он с нами. У него ж в МВД большие связи. В нашем будущем деле будут нелишними. А еще я слышал, что у него даже среди бывших комитетчиков есть друзья.

– Знаю, – буркнул я.

Потом потянулся к плоской крышке бардачка пятерки, открыл. На дверцу тут же посыпались туго уложенные в бардачок кассеты. Музыку я всегда любил. Особенно рок. В основном русский. Решил послушать что-нибудь, чтобы перебить болтовню Шелестова.

– Ого! Витя, где ты их достал? – Спросил Шелестов, рассматривая кассету Наутилус Помпилиус. Альбом “Разлука”.

– По знакомству, – ответил я и забрал у Шелестова кассету.

Достав ее, вставил в свой филипс. Ох, как же гордился я этой своей магнитолой. Немало мне пришлось потрудиться, чтобы ее тогда достать и приладить к своей машине. От этих мыслей на душе стало теплее. Все же, в эти неспокойные девяностые года мы умели радоваться малому. Умели жить на всю катушку.

Я щелкнул плей, и в салоне заиграла песня Взгляд с экрана: “Ален Делон говорит по-французски, Ален Делон, Ален Делон не пьёт одеколон…”

Быстро щелкнув стоп, я перемотал кассету, включил снова. Попал на Скованных одной цепью. Бутусов потянул:

Круговая порука мажет, как копоть.

Я беру чью-то руку, а чувствую локоть.

Я ищу глаза, а чувствую взгляд,

Где выше голов находится зад.

За красным восходом – розовый закат.

– О! Классная песня! – Заулыбался Шелестов.

М-да… Я видел перед собой еще молодого, улыбчивого и, на первый взгляд, доброго Саню Шелестова. Показался он мне жалким, недостойным внимания, недостойным того, чтобы силы на него тратить. Но потом я взял себя в руки, стал держать в голове, какой же мразью он, в конце концов, окажется. При всех ужасах девяностых можно отдать этому времени должное. Люди тогда проявляли себя во всей красе: кто-то оказывался человеком с большой буквы, а кто-то последней мразью. Никакого лицемерия.

Щелкнув замком зажигания, я завел двигатель.

– У тебя дома телефон есть? – Спросил я.

– Нету. Но у соседки, тети Фроси есть, а что?

– Позвонить нужно. – Проговорил я.

– Это кому? – Не понял Шелестов. – Мы ж на сделку опоздаем! Нам к девяти!

– Не опоздаем, – глянул я на него холодно, и Щелестов как-то съежился под моим взглядом.

– Ну… Ну ладно. Если ты говоришь, что не опоздаем, то поехали. Только давай быстро, ладно, Вить? А-то мало ли чего.

Не ответив, я тронул машину. Повел ее направо, под мост, туда, где в конце улицы был поворот к дому Шелестова. Жил он недалеко. Снимал квартиру в одном из небольших жактов, которыми полнился центр города. Люди жили там в одноэтажных многоквартирных домишках по две, по три квартиры, и зачастую делили один крохотный дворик на несколько семей.

Я подъехал к зеленому, облупленному от времени забору. Именно за ним и располагалось нынешнее жилище Шелестова. Когда остановился, то заметил рядом с калиткой, в сугробе, что высился у тротуара, что-то странное. В полутьме, разгоняемой одними лишь тусклыми лампочками на жактовых крылечках, виделось это что-то как куча мусора или тряпья.

– Ну, давай только по-быстрому, – сказал Шелестов и вышел из машины.

Выйдя следом, я пошел не к калитке, как сделал Саня, а к куче тряпья, что оказалась живым человеком.

– Вить, ты чего? – Обернулся Шелестов, едва тронув калитку.

Опустившись рядом с незнакомцем, я отодвинул со лба его старую ушанку. Глянул на грубое лицо.

– Ну кто там? – Подошел за спиною Шелестов. – А! Так это ж дядя Сережа Измайлов. На автобусе работал, а как уволили, так забухал. Ты не переживай, он мужик закаленный. Э! Дядь Сереж! – Крикнул Шелестов.

Мужчина не отреагировал. Ни одна мышца на его лице не дрогнула. Я тронул ему шею. Почувствовал ровный пульс.

– Живой, – проговорил я.