— Как знать, — всерьёз задумалась девушка. — Но тут ничего помнить всё равно не нужно. Главное — выжить и вернуться домой. Всё.

— А «тут» — это где? — спросил я.

Девушка, тем временем, спокойно подошла к моему рюкзаку, и стала рыться в нем, как в своем собственном. Из необъятных глубин вскоре показался на свет длинный спальный мешок, белоснежный и даже на вид нежный, словно сплетённый из паутины. И ещё один, для меня. Расстелила свой первым, после чего на почтительном расстоянии расстелила другой, для меня.

«Д» — доверие, — подумал я. Как будто даже десяток метров стал бы для меня надёжной преградой, вздумай я что-нибудь учинить. Мы были с нею наедине!

Но помимо принципов и простой порядочности, был и еще один повод не пугать её почём зря — эта девушка была для меня поводырём, ведь куда идти, я не знал. Из огромного зала с зеркальными серебристыми стенами мы быстро ушли, после чего попали в причудливый лабиринт из множества коридоров. Там бы я заблудился в считанные минуты. Зайти только за поворот — и все, ты пропал! Каким образом девушка умудрялась с такой уверенностью следовать вперед и не потеряться, оставалось для меня тайной.

— Как тебя зовут? — я не дождался ответа на первый вопрос, и от нетерпения уже задал второй. Девушка вскинула тонкие черные брови, будто бы в удивлении, а затем вспомнила, что я «ничего не помню».

— Белка, — коротко представилась девушка с рубиновым пожаром на голове вместо волос.

Я тяжело выдохнул сквозь сжатые зубы.

«Белка она. Ещё не хватало наедине нам назвать друг друга дурацкими кличками» — подумал я про себя.

— А по имени как тебя звать?

— А тебе какое дело?

— Антон. Очень приятно.

— Ты — Псих. Никакого Антона я знать не знаю, и знать не желаю. Понятно?

— Слушай, — я вздохнул, но меня перебили.

— Нет, это ты слушай! — твердо сказала мне эта «белка». — Мы сейчас в глубинах под Вентилятором, и люди долго здесь не живут. Здесь где-то поблизости есть биомы...

— Чего? Какие ещё «биомы»?! — я не понял последнего слова.

— Это огромные пещеры, которые не обойти и за несколько суток. С потолка там льется свет из больших ламп, которые называются «Солнце». Изредка они орошаются с потолка водой. Ещё там растёт мох и всяческие растения.

— Что-то прямо знакомое, — задумчиво прошептал Шут, а затем засмеялся в моей голове. Я скривился от звона в ушах, и продолжил слушать всё дальше.

— И поскольку там всегда есть, что сожрать, среди биомов всегда гнездится всякая живность, — хмуро подытожила «белка». — Обычно любой биом подгребает под себя один вид, и, судя по всему, это будут Жуки. Надо как-то просочиться между их патрулей, иначе нас просто сожрут.

— Понял, — я кивнул. Слово с заглавной буквы — «Жуки», глагол «сожрать» и «просочиться между патрулей» сделали картину в моей голове целостной. Я понял, что после смерти я попал в Ад.

— Да тут все хорошо! — не согласился Шут, только уверив меня в обратном.

— Нет, ты не понял! — не согласилась «белка», и подытожила. — Нам конец! Вот теперь, я надеюсь, тебе понятно?

— А те двое типов? Как они здесь оказались, и почему они нам не помогли? — я вспомнил о силуэтах, чьи лица скрывал от меня сумрак, и спросил безо всякой задней мысли. Лишь в последний момент я заметил лицо девушки, и осекся.

В полумраке, переносной светильник излучал свет, в котором её лицо казалось высеченной из алебастра скульптурой. Мягко закругленный подбородок переходил в линию скул, словно на картине. Она стала бы красивей любой виденной мной вблизи девушки, если бы только на её лице не отражалась такая досада.

— Помогли? Нам? — выплюнула Белка, пытаясь не рассердиться. — Ты, что ли, дурак? Морлоки — и чтобы хоть кому-нибудь, хотя бы раз помогли?

Она осеклась, когда я прищелкнул пальцами, услышав знакомое слово.

— Морлоки? Это что такое? — повторил я. Конечно, я знал, кем были «морлоки» из романа Герберта Уэллса, и знал даже, кого они разводили себе на прокорм — но вот какое значение вкладывала в свои слова Белка? Вот, в чем вопрос.

— Э-э-э. Это ругательство просто, я не понимаю, что оно означает, — смущённо призналась мне Белка. — Когда-то давно, вроде, за это ругательство полагалось телесное наказание. Вот с тех пор их так за глаза и зовут.

— Почему? — не унимался я, зацепившись за эту деталь, которая показалась мне слишком уж странной.

— Да не знаю я! — потеряла терпение девушка, и раздражённо прикрикнула на меня. — У нас в Вентиляторах историю девочкам не преподавали! Тем более, в таких деталях. Наше дело — делать детей, вообще-то, а не это вот, всё...

Я долго глядел на неё, удивлённый странной интонацией, с которой она бросила фразу. В ней не прозвучало вызова, который я ожидал бы в иных условиях, как и намёка на какую-то шутку. Словно констатация факта, который должен быть мне известен, как восход весеннего солнца, и расспросы на эту тему вызвали в ней законное раздражение.