Наверное, нет лучшей иллюстрации этим словам, чем начало книги «Над пропастью во ржи»: «Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверно, прежде всего захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое детство, что делали мои родители до моего рождения – словом, всю эту давид-копперфилдовскую муть. Но, по правде говоря, мне неохота в этом копаться» [59] . И вы сразу же слышите голос Холдена Колфилда, кем бы он для вас ни был – мятущимся аутсайдером (если вы подросток) или вредным маленьким говнюком (если вы человек среднего возраста) [60] .

Разные вступительные строчки, вовлекая читателя, звучат на разные голоса. Иногда они работают просто потому, что заставляют улыбаться, вроде признания, сделанного Эрикой Йонг в первой фразе романа «Я не боюсь летать»: «Рейсом компании “Пан-Ам” в Вену летели сто семнадцать психоаналитиков, и по крайней мере шестеро из них лечили меня». (И дальше: «А замуж я вышла за седьмого»!) [61]

Часто первая фраза сразу создает таинственное настроение, как в начале «Ребекки» Дафны Дю Морье: «Прошлой ночью мне снилось, что я вернулась в Мэндерли» [62] . Здесь ключом служит слово «вернулась»: рассказчица оглядывается на прошлое, и нам хочется узнать почему. И вам уже слышится, как потрескивает огонь.

Великолепные первые строчки могут смущать, могут удивлять: «Неладно было в доме номер 124» из «Возлюбленной» Тони Моррисон [63] ; «Я пишу это, сидя в раковине» из «Я захватываю замок» Доди Смит [64] ; ну и конечно, невероятное начало «Превращения» Кафки, когда Грегор Замза просыпается поутру и обнаруживает, что стал тараканом – хотя в некоторых переводах он превращается то во «вредителя», то в «чудовищное насекомое».

По первым предложениям Грэма Грина («Никогда не знаешь, какую пилюлю готовит тебе судьба» – «Третий» [65] ) или Роберта Харриса («В тот момент, когда я услышал, как погиб Макэра, мне нужно было встать и уйти» – «Призрак» [66] ) мы можем судить, что нам предстоит иметь дело с четким, гладким, стремительным письмом – недаром оба эти автора начинали журналистами.

Таким образом, первые строчки дают нам подсказку, с какого рода книгой мы будем иметь дело – будет ли она забавной, странной или ностальгической, что мы будем чувствовать, читая ее. Как говорит Уильям Голдман, начала «строят мир». Но они также служат воротами в книгу для самого автора. Роберт Харрис говорил, что «пятьдесят процентов всех усилий по написанию романа тратятся на первый абзац», а Стивен Кинг рассказывает, что обдумывает начальные строчки вечерами, перед сном, крутит их так и эдак месяцами, даже годами, прежде чем находит верные и понимает, что теперь он наконец-то может написать книгу. Айрис Мердок писала, что «роман – долгая работа, и если с самого начала вы чувствуете, что что-то пошло не так, то и дальше он вряд ли вас порадует».

В первых строчках кроется огромная сила, возможно, большая, чем в любой другой части текста, они задают тон всему повествованию. Но когда речь идет о первой строчке блерба, ставки еще выше. Вы читаете первую строчку романа, и возникает шанс, что вы будете продолжать, – когда вы читаете первую строчку блерба, вы еще даже не купили эту чертову книжку. Если первые несколько слов не зацепили читателя, вам конец. В первых словах должны содержаться важнейшие подробности о личности, месте, идее или о том, как все там устроено, и при этом создавать у читателя определенное настроение – а этого ему больше всего и надо. Писатель Сэм Лит так сказал о хорошей прозе: «Вы же не только сообщаете информацию: вы выстраиваете отношения». Цель – установить связь.

Я много лет собирала книги с замечательными блербами. Самый яркий пример – дешевый сборник романов Патриции Хайсмит о Рипли, выпущенный в издательстве Omnibus. Бумажная обложка уже совсем отвалилась и удерживается на месте только многолетними наслоениями скотча, которые теперь выглядят как какой-то желтоватый нарост [67] . Но я никогда со сборником не расстанусь. Причина – реклама на задней обложке.

Первая строчка состоит всего из трех слов: «Лжец, психопат, убийца…» А под ней, в странном красном прямоугольнике, сдвинутом к левому краю: «Таков Том Рипли».

Так просто и так смело, и мне это очень нравится. Сначала сильное описание, а затем – банальное «Таков…». Могли бы написать «Встречайте Тома Рипли», но «Таков Том Рипли» куда больше по делу, совсем как обманчиво простой стиль Хайсмит. К тому же сразу становится понятно, что герой нашей книги – человек плохой. Дальше в аннотации говорится, что он «антигерой», но давайте смотреть фактам в лицо: все, кто читал романы о Рипли, знают, что он все-таки герой. Он мочит только тех, кто действительно того заслуживает.

Первая строчка на задней обложке «Рассказа служанки» моего горячо любимого (то есть зачитанного до дыр) издания Virago вот такая: «Республика Галаад предусмотрела для служанки Фредовой одну лишь функцию: произвести потомство». Сколько смысла вложено в эти одиннадцать слов, в конце совершающих пируэт, от которого внутри все переворачивается. Мой «Сборник сказок от Virago» начинается словами: «Вообще-то, волшебные сказки – они совсем не для детей, и эта книга тоже». Восхитительная фраза, она удивляет – но в ней присутствует и некий упрек, совсем в духе Анджелы Картер [68] . Аннотация на книгу Крейга Брауна «Ma’am Darling» – это биография принцессы Маргарет – начинается словами: «Она заставила Джона Леннона покраснеть, а Марлона Брандо утратить дар речи». (Далее следует: «Она третировала принцессу Диану и унижала Элизабет Тейлор. Джек Николсон предлагал ей кокаин, Пабло Пикассо ее вожделел». Восхитительно!) [69] В каждом из приведенных примеров используются короткие предложения, и они опровергают любые наши ожидания, заставляют вздрогнуть, встряхнуться.