Два года назад Беньи уехал из Бьорнстада и все это время скитался по свету. Оставив город, где прошла его жизнь, он ехал автостопом, на поездах, плыл на пароходах до тех пор, пока вдоль дороги не перестали появляться города с хоккейными клубами. Он уехал черт знает куда и разрушал свою жизнь всеми возможными способами, но с удивлением обнаружил, что есть вещи, которых ему не хватает. Взгляды, руки, дыхание на затылке. Танцпол без вопросов. Чтобы стать свободным, ему нужен был хаос, а чтобы не чувствовать себя одиноким – одиночество. У него и в мыслях не было возвращаться, теперь любая чужая планета могла стать ему домом.

Был ли он счастлив? Раз у тебя возникает такой вопрос, ты совершенно не знаешь Беньи. Он никогда не возлагал особых надежд на счастье.

Заспанный и похмельный, он будет стоять на подоконнике в маленьком гостиничном номере, глядя на мир за окном и не ощущая себя его частью. Внизу на дороге столкнутся две машины – от этого грохота он проснется. Закричат люди. Так, что у Беньи зазвенит в ушах. До тех пор, пока он не поймет, что это телефон.

– Алло? – выдавит он голосом, севшим от долгого молчания, а до этого надорванным от крика.

– Это я, – устало и обреченно прошепчет его старшая сестра на другом конце провода.

– Адри? Что случилось?

Она будет осторожно подбирать слова – сейчас он слишком далеко, чтобы сообщать ему эту новость, как старшая сестра сообщает младшему брату. Он выслушает молча, он всю жизнь тренировался не подавать виду, когда внутри что-то гаснет.

– Умерла? – наконец произнесет он, и сестре придется повторить, как будто он забыл часть слов своего языка.

В конце концов он прошепчет «понятно», шорох дыхания в трубке – вот и все, чем даст себя знать маленькая ударная волна от разорвавшегося сердца.

Беньи нажмет «отбой» и начнет собирать сумку. Раз-два и готово, он путешествует налегке и всегда готов двинуться в путь.

– What’s going on? What time is it? [1] – донесется шепот из кровати.

– I have to go [2] , – ответит Беньи, направляясь к двери, голый по пояс. Большая татуировка с медведем, набитая на плече, успеет поблекнуть после нескольких месяцев на солнце, а бесчисленные шрамы вспыхнут розовым на загорелой, как у дикаря, коже. На костяшках пальцев их окажется больше, чем на лице, ведь по части дикости Беньи мог многим дать сто очков вперед.

– Go where?

– Home [3] .

Голос крикнет еще что-то вслед, но Беньи уже бежит вниз по лестнице. Надо было в ответ хотя бы пообещать, что позвонит, но если Беньи что-то и понял за годы жизни в Бьорнстаде, так это то, что он больше не в состоянии никому врать.

Той ночью буря прокатится по двум хоккейным городкам, сокрушая людей и деревья. А утром приедут юноша и девушка: у него на руке татуировка с медведем, у нее – с гитарой и ружьем; они вернутся домой, чтобы пойти на похороны. Так начнется эта история. В местах по соседству с дикой природой людей связывают не только невидимые нити, но и острые крючья, так что, когда один человек поворачивается слишком резко, он может не только сдернуть с другого одеяло. Он может вырвать у него сердце из груди.

Йонни бегал за женой по всему дому, поднимался по лестнице в спальню, а она на ходу собирала акушерский набор и давала ему краткие объяснения: молодая пара с хутора к северу от Бьорнстада, первые роды, воды отошли, супруги отправились в больницу Хеда, недооценив масштаб бури. Хотели сократить путь и добраться с восточной стороны проселочными дорогами, вместо того чтобы ехать по шоссе, и оказались посреди леса между двумя городами, когда дорогу им преградило упавшее дерево. Они не увидели, как падает следующее дерево, и машина прочно застряла, непонятно где. Им удалось дозвониться в больницу поблизости, но тамошние врачи не были уверены, что смогут добраться к ним сквозь этот хаос, когда по лесным дорогам проехать нереально. Единственным шансом для женщины и ребенка была акушерка, которая тем вечером оказалась свободна, жила достаточно близко и, если потребуется, готова была пройти последний отрезок пути пешком.

Йонни стоял в дверях спальни, ему хотелось спросить жену, не сошла ли она с ума, но после двадцати лет совместной жизни он заранее знал ответ. Внезапно она повернулась так резко, что ударила его головой в грудь, его руки нежно сомкнулись вокруг, и она утонула в его объятиях.

– Я люблю тебя, люблю, чертов ты идиот, – прошептала она.

– Тем лучше для тебя, – ответил он. – На чердаке в сундуке лежат запасные одеяла, а фонарики…

– Знаю, за нас не беспокойся, только ты не… ты, черт побери, не… – Она зарылась лицом в его футболку и почувствовала, как он дрожит. – Не злись на меня, дорогой. Злиться – это моя привилегия, а ты у нас мудрый, – пробормотала она в футболку. Он старался. Очень старался.

– Возьми с собой кого-нибудь. Кого-то, кто знает лес, дорогая, ведь будет темно и…

– Ты должен остаться. Сам знаешь. Никогда не летать на одном самолете, не выходить вместе из дома в бурю, дети должны…

– Знаю. Конечно знаю, – прошептал он в отчаянии. Никогда еще он не чувствовал такого бессилия – для пожарного это невыносимо.

Из-за его глупых суеверий она никогда не могла сказать ему: «Возвращайся целым и невредимым», когда он уезжал на вызов, поэтому обычно она вспоминала какое-нибудь рутинное дело, предстоявшее на следующий день, чтобы он не мог отвертеться: «Не забудь завтра отвезти на помойку мусор» или «В двенадцать обедаем у твоей мамы». Это был их маленький тайный ритуал.