Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)
вернуться

Гумилев Николай Степанович
Шрифт:
2
В этом мире блаженно-новом, Как сверканье и как тепло, Было между числом и словом И не слово и не число. Превращая в тепло сверканье, Светоносцем оно звалось, Потому что полное знанье В нем едином дивно слилось. И оно, помысля отдельность Как священнейшее из прав, Разорвало святую цельность, Красной молнией в бездну пав. Увлеченные в том паденьи, Пали числа звездным дождем, И повеял холод, и тени Потянулись вслед за лучом. Мир стал шире, глубже, полнее, Как стена из света и мглы, На которой вились, как змеи, Первозданной силы узлы.
3
О отдельность! Ты пламень счастья Даже в холоде и во тьме! Ты блаженное сладострастье Замышлять и желать и сметь! В силе скрытое материнство Ей открыло ее пути: — Уничтожиться как единство И как множество расцвести. Но распавшиеся частицы Друг ко другу вновь повлекло, И как огненные зарницы Полыхнули добро и зло. От стремленья и обладанья Этот мир уже не стена А бескрайнего мирозданья Ширина, длина, глубина. В опьяненьи своей свободы Золотые пляшут миры, Камни, пламени, воздух, воды Славят радость и боль игры.
4
Скалясь красными пропастями Золотым взъерошась огнем, Меж испуганными мирами Дико мчался кипящий <ком?> И на нем, угрожая звездам, Огрызаясь на звездный звон, Золотобагряным наростом Поднимался первый дракон. Лапы мир оплели, как нити, И, когда он вздыхал дремля, По расшатанной им орбите Вверх и вниз металась земля. Молчаливый этот наездник На безумном своем коне Увидал в сияющей бездне Синий мир блаженный вполне. И ударил... И стало пусто. Где пред тем плясала звезда, Но от стона ее и хруста Появилось время тогда.

загл., автограф 4

отсутствует

1–36

Сознавая лишь постоянство Как летящий вглубь водопад, В неродившееся пространство Падал первый единый взгляд. Мир был легок, бесформен, пресен Бездыханен и недвижим И своих трагических песен Не водило время над ним. Но от взгляда сущностью новой Загорелась первая мысль А от мысли родилось слово Предводитель священных числ. И возжаждав радости странствий Как сверканье и как тепло В чуть слагающемся пространстве Слово тонким лицом прошло. Словно радуга вдруг повисла Озарив непомерный сон И ее дробящие числа Объясняли ее закон. ............... В этом мире блаженно новом Как сверканье и как тепло Было между числом и словом И не слово и не число. И оно, помысля отдельность Как священнейшее из прав, Разорвало святую цельность, В сердце бездны молнией пав. Увлеченные в том паденьи Пали числа звездным дождем Так родился холод и тени Потянулись вслед за лучом Мир стал глубже и стал полнее Как стена из света и мглы На которой вились как змеи Первозданной силы узлы.
60

загл., автограф

отсутствует

вм. 1–34

Старый бродяга в Адис-Абебе Покоривший многие племена Прислал ко мне черного копьеносца С приветом, составленным из моих стихов. Лейтенант водивший миноносцы Под огнем неприятельских батарей Целую ночь над ночным морем Читал мне на память мои стихи. Человек, застреливший многих Много раз простреленный сам Подошел пожать мне руку Поблагодарить за мои стихи Все свирепые сильные злые Убивавшие слонов и людей Умиравшие от жажды в пустыне Изнывавшие и на зеленых <полях?> Замерзавшие за кромкой вечного льда Могут читать мои стихи. Я не оскорблю их неврастенией Не унижу душевной теплотой Не наскучу многозначительными намеками На содержимое выеденного яйца Но когда вокруг засвищут пули, Или камень пробьет борт судна Я научу их не бояться И делать то, что им надо делать. И когда женщина с прекрасным лицом Единственным дорогим во вселенной Скажет им: я вас не люблю Я научу их как улыбнуться Как уйти и не возвращаться никогда.
63

9, автограф

А все океаны, все травы,

после 20

Они отражаются в сфере И жизни истоком ты стала, В нем солнце предводит<нрзб.> И луч пламенеет

Комментарии

4 апреля 1918 г. Гумилев, завершив свою «заграничную» военную карьеру работой в шифровальном отделе Русского Правительственного Комитета в Великобритании, отплывает в Мурманск на английском военном транспорте. Вместе с Гумилевым этим же рейсом в Россию возвращается группа военных — офицеров и нижних чинов. Любопытные подробности этого драматического плаванья присутствуют в стихотворных воспоминаниях В. Д. Гарднера — одного из участников первого «Цеха поэтов», а затем, во время войны, — сотрудника лондонского Комитета по снабжению оружием союзнических армий:

До Мурманска двенадцать суток Мы шли под страхом субмарин — Предательских подводных «уток», Злокозненных плавучих мин. <...> Лимоном в тяжкую минуту Смягчал мне муки Гумилев. Со мной он занимал каюту, Деля и штиль, и шторма рев.

Третьим попутчиком поэтов был инженер Львов — родственник знаменитого революционера и, судя по воспоминаниям Гарднера, знаток ассирийской клинописи. На этой почве Львов сходится с Гумилевым, который еще перед войной, пользуясь подстрочником В. К. Шилейко, пробовал перевести ассиро-вавилонский эпос «Гильгамеш». Не исключено, что эти случайные «дорожные» беседы («Уютно было нашей тройке, / Болтали часто до утра», — сообщает Гарднер) стали одной из причин, побудивших Гумилева сразу по возвращении в Россию вновь взяться за довоенный перевод.

Однако, несмотря на столь приятную компанию, возвращение в Россию было тяжелым. Трудности морского пути в военное время (конвой из трех миноносцев сопровождал транспорт лишь три дня) дополнялись тягостными конфликтами между русскими офицерами и «бунтарски» настроенными солдатами:

Смотрю, там офицер наш бродит, На пену гулких волн глядит, Солдат-бунтарь с ним речь заводит. Я вижу, капитан сердит. Готов на рядовом досаду И справедливый гнев сорвать. Кто Родину привел к распаду? Вождей кто вздумал предавать? Кто Мать-Россию опозорил? Расстроил фронт? В своих стрелял? С бунтовщиком так друг мой спорил. А серп луны меж тем сиял.