И когда Ида куда-то ушла, Вероника достала ее церковные книги. Непонятно было только вначале. Потом витиеватые строки с трехногими буквами и скобками наверху, как в нотах, начали складываться в слова, знакомые и незнакомые. Их музыка прерывалась паузами, где смысл совсем ускользал, но в итоге все-таки улавливался, потому что мелодия сама по себе к нему выводила.

Эти книги не были похожи ни на сказки, ни на греческие мифы, хотя тоже говорили о давних временах. Одна была золотая – она звучала музыкой древней, очень древней земли, горячей на ощупь. В золотом раскаленном воздухе стояли пряные запахи и слышались крики животных, мычание и блеяние стад, гортанные голоса. Вероника захлопнула ее с полным ощущением, что сама там побывала.

Вторая книга тоже звучала музыкой. Только была она не золотой, а строго-голубой, зимней, сливающейся с декабрьскими сумерками за окном. Там уходила вдаль дорога, и хотелось идти следом за людьми, которые шли по ней, и это неуловимо напоминало другую дорогу из другой сказки – вымощенную желтым кирпичом.

Когда ключ поворачивался в замке, Вероника быстро, но аккуратно клала запретные книги на место и утыкалась в свои, «Козетту» и «Золушку», – и это тоже было о ней, это она была несчастной маленькой девочкой в чужих людях! Глаза наполнялись слезами. Иногда удавалось незаметно поплакать над своею горестной судьбой.

Это и было назначение книг – служить отправными точками для фантазий, не обязательно плакательных. Можно было пойти по той же дороге из желтого кирпича и устроить много дополнительных приключений. Мир вообще приходилось постоянно улучшать и украшать, как подоконник – игрушками.

Ида тоже знала в этом толк. У нее был старый-престарый альбом для рисования, скрепленный узкой розовой ленточкой. В нем были наклеены стихи о временах года, вырезанные из журналов и газет, его щедро украшали картинки и старые советские открытки с цветами и пейзажами. Альбом делился на двенадцать месяцев, они шли один за другим, как в календаре. А самое главное – там было много не до конца заполненных и даже совсем чистых страниц. Когда наступал новый месяц, Ида с Вероникой увлеченно рисовали, писали и наклеивали, и белых пятен оставалось все меньше, а альбом становился все наряднее.

Был у них и толстый отрывной календарь, который висел на кухне. Кто-то догадался собрать туда все дни, которые еще не наступили, и не было ни одного одинакового, у каждого были свои картинки и истории. Самого дня пока нет, а прочитать его уже можно – даже последний, в конце, до которого так ужасно далеко, что он наступит только следующей зимой, когда, может, мама уже приедет. Вероника осторожно прикасалась к декабрьскому дню: его не существует, но вот же, они смотрят друг на друга – смотреть можно, а отрывать нельзя.

И она сторожила момент, когда можно будет оторвать следующий листок – когда сегодня превращается в завтра… или вчера в сегодня. А до чего было жаль оторванные! Дня уже нет, а его листочек есть, и Вероника засовывала их в самые разные книги – спасала ушедшее время. На некоторых календарных листках были стихи, и их можно было наклеить в альбом и спасти уже наверняка.

Марлена пыталась подлизаться к ним с бабушкой и принесла целую пачку открыток, старых, но красивых. А Вероника, когда никого не было, забралась на подоконник и мстительно выбросила их в форточку. Как они летели с высокого этажа! Как кружились, осыпаясь на асфальт! А утром их подмел дворник, открытки – не манная каша, и тайное не стало явным.

Время от времени Ида брала из шкафа несколько книг, и они отправлялись на Старый Арбат к букинистам, а оттуда – на Новый Арбат, за новыми детскими книжками, или нотами, или в «Детский мир» за новой одеждой. В стакане с «фантой» плясали и подпрыгивали золотые искры – это счастье вырывалось фейерверком.

А еще в комнате с поющим паркетом появилось пианино, причем благодаря Марлене, – от каких-то ее уезжавших за границу знакомых. На бестолковость самой Марлены это, однако, не повлияло.

– А ведь ты была права, – сообщала она Иде, – когда говорила, что девчонка израстется. Но мне не верилось, что настолько гадкий утенок может перемениться! Мать ее не узнает. А деньги она что, так и не шлет?

– У Веронички на редкость счастливая внешность, – отвечала Ида со своим бесконечным терпением. – Благодаря своей миниатюрности она будет выглядеть юной до преклонных лет. Мы с тобой этого не увидим, но поверь мне на слово.

– Маленькая собачка – до старости щенок, – подтверждала бестолковая Марлена. – Но я-то имела в виду, что она больше не похожа на Чебурашку.

И вдруг приехала мама. Все было как в мечтах: объятия, смех и слезы, разговоры обо всем вперемешку. И мама забрала ее домой! Вот только дом был почему-то не тот и не там – комната-коробочка в продуваемом всеми ветрами безликом районе-муравейнике. Вероника заикнулась о настоящем доме, светлом зале, пианино, а мама вместо ответа начала рыдать, а потом твердо и напористо проговорила:

– Впредь я не желаю слышать о твоих капризах и прихотях. Ты должна понимать: мы не можем жить по-богатому. Я загубила свою карьеру, потому что потратила молодость на тебя и твои болячки. Да, у тебя могла бы быть другая судьба – ведь ты уже участвовала в «Утренней звезде»!