На этот раз я все же настоял на своем, и Альберто, несмотря на слезы и мольбы, пришлось сбрить бородку и облачиться в желтый наряд евнуха. Впрочем, Джулия быстро поняла, как это приятно, когда люди считают твоего слугу евнухом и с завистью смотрят тебе вслед, ибо евнухи значительно дороже простых рабов и ценятся куда выше. И вскоре Джулия почувствовала себя богатой и важной, прогуливаясь по городу в сопровождении лжекастрата. Я же, сам не очень понимая, почему так поступаю, кормил Альберто до отвала и, не смея смотреть Джулии в глаза, заставлял его поглощать жирную пищу в огромных количествах. Слезы, просьбы и стоны несчастного итальянца совершенно не трогали меня. И вскоре я с радостью заметил, что щеки Альберто стали толстыми, отвисли и залоснились, словно смазанные маслом, и бессмысленная красота итальянца, уподоблявшая его дурацким греческим статуям, постепенно исчезла. И чем толще становился Альберто, тем спокойнее я переносил его присутствие в моем доме.

Со временем жизнь наша вошла в привычное и спокойное русло. А в один прекрасный день, всего через несколько недель после моего возвращения, ко мне пришла Джулия и, обняв меня, шепнула на ухо, что скоро я стану отцом. По правде говоря, я немного удивился: как это она так быстро поняла, что зачала ребенка? Но Джулия заявила, что она женщина опытная, а кроме того видела себя во сне с младенцем на руках. Я и сомневался, и надеялся, но в конце концов поверил ей, вскоре же мой опытный глаз врача подтвердил, что жена моя и впрямь носит под сердцем ребенка.

Великая радость наполнила мое сердце. Я больше не думал о себе, ибо будущее прибавление семейства обернулось для меня новыми заботами и тревогами. Когда же я думал о не рожденном еще сыне, во мне вдруг взыгрывало честолюбие, и я погружался и сладкие грезы.

Джулия была удивительно нежна со мной, я же старался ничем не огорчать ее, тщательно обдумывая каждое свое слово. И жили мы с ней душа в душу, как два голубка, что вьют новое гнездо.

Итак, пришло время начать следующую книгу, чтобы рассказать о доме моем и об удачах, что ждали меня в серале, об искусстве управления страной, мастером которого несомненно был великий визирь Ибрагим, а также об Абу эль-Касиме и Мустафе бен-Накире, с которыми не виделись мы столь давно.

Книга третья

ДОМ НА БОСФОРЕ

1

Хоть весна эта и была для меня порой светлых надежд, я провел ее отнюдь не в праздных мечтах, ибо исполнение тех важных обязанностей, которые возложил на меня великий визирь, требовало неустанных трудов и забот.

Казалось, для державы Османов наступили не лучшие времена, ибо император, заключив мир с королем Франции, настойчиво стремился теперь укрепить свою власть в европейских землях и объединить весь христианский мир, сплотить который должна была подготовка нового, последнего крестового похода против ислама. После успешной обороны Вены императору еще той же зимой удалось уговорить папу — и тот короновал его в Болонье[18] железной короной, после чего император созвал в Аугсбурге немецкий рейхстаг, чтобы нанести наконец решающий удар по протестантам.

Лишь владыка морей Хайр-эд-Дин, опираясь на свой Алжир, все еще воевал с императором. Самолично возглавив свой флот, Хайр-эд-Дин одержал блистательную победу над адмиралом Портундо, который вез гостей с коронации императора обратно в Испанию.

Я тоже в меру своих скромных сил содействовал достижению этого триумфа, который ярко доказал, что Хайр-эд-Дин уже стал опасным противником даже для объединенного императорского флота. Тщательно изучив настроения флотоводцев из окружения Пири-реиса и видя, с каким высокомерным презрением относятся к Хайр-эд-Дину морские паши, по-прежнему считающие его всего лишь подлым и коварным пиратом, я послал в Алжир гонца; тот должен был передать Хайр-эд-Дину мой совет прекратить бессмысленные налеты на итальянские и испанские прибрежные поселения и постараться вместо этого добиться превосходства на море[19] над императорским военным флотом.

И как только до сераля дошла радостная весть о блистательной победе над адмиралом Портундо, я нанял на деньги великого визиря молодого поэта по имени Баки и парочку простых уличных певцов, чтобы те повсюду славили Хайр-эд-Дина, и вскоре имя его уже было у всех на устах; и на базарах, и в банях его стали называть Светочем ислама.

Однажды, возвращаясь из города домой, я столкнулся в воротах с Альберто, который выбежал мне навстречу в желтых одеждах евнуха и со слезами на глазах сообщил, что у Джулии начались схватки — намного раньше, чем мы ожидали. Услышав эту страшную весть, я закричал от ужаса, ибо не прошло и семи месяцев с тех пор, как я вернулся с войны, и такой недоношенный ребенок не мог, видимо, родиться живым.

Несмотря на все свои познания в медицине, я не слишком разбирался в делах повитух, ибо врачевал в основном раненых солдат. И потому я с облегчением вздохнул, услышав, что уже послали за многоопытным Соломоном, который вскоре примчался из сераля, чтобы помочь Джулии.

Через некоторое время он вышел во дворик и заверил меня, что роды протекают наилучшим в таких обстоятельствах образом, после чего заметил, что мои горестные стенания ни в коей мере не способствуют благополучному разрешению Джулии от бремени, и настоятельно посоветовал мне пойти прогуляться, чтобы немного охолонуть и вообще проветрить мозги.

Солнце уже почти скрылось за холмами, а верхушки минаретов горели в последних лучах заката, сияя над легшими на землю длинными тенями, когда переулками, словно вор в ночи, прокрался я обратно к дому Абу эль-Касима, цепенея от страха при мысли о том, что меня там ждет.

Во дворе не было слышно радостных голосов, а женщины, которых я встречал, отводили глаза; похолодев от ужаса, я уже приготовился к самому худшему.

Тут из дома вышел Соломон с ребенком на руках и сочувственно проговорил: