Как опытный выпивоха господин Гритти не набрался на этот раз до бесчувствия, ибо его ждали важные дела. Он использовал вино как лекарство и глотнул ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы прийти в себя. Я же составил венецианцу компанию.

Когда, взглянув на солнце, я увидел, что приближается время торжественной встречи, мы торопливо покинули шатер и господин Гритти поспешил присоединиться к свите короля Сапойаи. Чтобы принять властителя Венгрии, как подобает, Сулейман повелел огромному войску выстроиться по обе стороны дороги, ведущей к султанскому шатру, и процессия Сапойаи растворилась в этом множестве людей, словно капля в море. Навстречу венгерскому королю выехали аги, которые проводили Яноша Сапойаи к шатру султана.

О самом ходе торжеств я узнал от господина Гритти, который хотел таким образом отблагодарить меня за помощь, а заодно и похвастаться своим высоким положением.

Так вот, из рассказов этого человека, в правдивости которых у меня нет оснований сомневаться, мне стало известно, что султан милостиво сделал три шага навстречу Сапойаи и протянул ему руку для поцелуя, после чего указал венгру место на троне подле себя. Я сразу подумал, что, оказывая Сапойаи такую честь, султан хочет прежде всего возвыситься сам — потому и устроил этот блестящий прием. Но господин Гритти предложил мне лучшее объяснение.

— Причины всего этого куда глубже, — проговорил он. — Хоть Янош Сапойаи — человек незначительный и смог привести с собой лишь шеститысячный отряд всадников, но венгр этот обладает одной волшебной вещью, которая стоит целой армии. И благодаря почестям, оказанным Сапойаи, султану удалось теперь заполучить эту вещь. Сапойаи куда лучше плетет тайные интриги, чем открыто воюет на поле боя, и недавно сторонники короля сумели обманом раздобыть венгерскую корону святого Стефана[8]; я же вынужден был открыть этот страшный секрет великому визирю. Стал бы иначе султан заботиться о том, чтобы устроить Сапойаи торжественную встречу! И сейчас пятьсот верных спаги уже мчатся за этой короной, пока Сапойаи не передумал...

Я начал лучше понимать все это, когда господин Гритти напомнил мне, сколь страстно сам император — человек, обладающий огромной властью, — мечтал, чтобы папа короновал его знаменитым итальянским железным венцом. Говоря об этом, господин Гритти выразил надежду, что ничего подобного никогда не произойдет. Выложив же мне все эти страшные тайны, он обнял меня, как брата, и воскликнул, что желает нам обоим встретиться в Буде на коронации Яноша Сапойаи. Впрочем, добавил господин Гритти, лично он очень сомневается, что Сапойаи возложит когда-нибудь себе на голову священную корону, отдав ее раз туркам в руки. Ведь султан — тоже человек, отлично знающий, чего хочет. И уж в любом случае это знает его рвущийся к славе визирь.

И, возможно, господин Гритти был прав, ибо в походе я не заметил, чтобы кто-нибудь оказывал королю Сапойаи особое внимание.

Королю пришлось плестись со своим отрядом в хвосте у турецких войск, а янычары без всякого почтения называли Сапойаи Янушкой, ибо армия пребывала в веселом настроении, поскольку все надеялись захватить в Буде богатую добычу.

Уже через три дня после выступления из Мохача мы разбили лагерь среди виноградников, окружавших Буду. Стены города поразили нас своей мощью; когда же люди Синана принялись копать рвы, двигаясь к крепости, немецкий гарнизон открыл ураганный огонь.

Облачившись в простые горностаевые халаты и шлемы, султан и великий визирь объехали вокруг города, дабы вдохновить войска: штурм ожидался со дня на день.

Мне посчастливилось увидеть Сулеймана и Ибрагима, когда я собирался нести обед Синану, который наблюдал за проведением земляных работ. Уж не знаю, что мне взбрело в голову, но когда султан, желая, скорее всего, лишь показать, какая хорошая у него память, ласково обратился ко мне по имени, я мимоходом упомянул о том сне, который видел прошлой ночью и посчитал пророческим.

— Я слышал, что и твоя жена видит вещие сны и умеет гадать, чертя пальцем линии на песке, — промолвил султан. — Так расскажи же, что тебе снилось!

Просьба Сулеймана застигла меня врасплох. Я что-то растерянно забормотал, в волнении косясь на великого визиря Ибрагима, которому, казалось, совсем не понравились слова султана. Мне было совершенно непонятно, откуда Сулейман мог что-то знать о Джулии. Мне почудилось, что я стою на краю пропасти, но нужно было идти дальше, и я проговорил:

— Вчера я выкупался в одном из здешних живительных источников. Потом меня сморил сон — и я увидел крепостные стены Буды, а над ними — летящего сипа с какой-то странной короной в клюве. Ворота крепости распахнулись, и ее защитники пали перед сипом ниц. Тогда во всем блеске своей славы вперед вышел сын Милосердного, и сип возложил корону ему на голову. Вот такой я видел сон — но чтобы растолковать его, нужен кто-нибудь поумнее меня.

Мне действительно приснилось что-то в этом роде, но я вполне допускаю, что в голове у меня все время вертелся рассказ господина Гритти о короне святого Стефана; возможно, этой историей и были навеяны мои ночные видения. Детали, правда, были немного другими, а появление ворот, распахнутых жителями Буды, объяснялось, несомненно, моей страстной мечтой о том, чтобы крепость сдалась как можно скорее — и мне не надо было бы рисковать жизнью, идя на штурм.