К следующему вечеру Саймона с полным правом можно было назвать «королем общества». Тог что он не стал спорить с общепризнанным законодателем мод, вообще не вступил в диалог, а просто сказал как отрезал, сразу же возвело его в ранг чуть ли не самых ироничных и остроумных людей сезона. Его «нет» прозвучало как приговор зарвавшемуся любимчику высшего света.

Весть об этом событии дошла до ушей герцога Гастингса, и Саймон стал все чаще слышать слова о том, что его отношения с отцом могут вскоре кардинально измениться в лучшую сторону, что старый герцог чуть не плясал от радости, когда узнал об успехах сына при окончании университета, а от краткого ответа надоевшему всем Браммелу просто пришел в восторг.

Как уже говорилось, Саймон не искал встреч с отцом, однако на одном из званых вечеров они столкнулись лицом к лицу.

Герцог не дал сыну возможности первым нанести прямой удар, как тот ни желал этого. Саймон смотрел на человека, так похожего на него самого (если ему удалось бы дожить до старости), и чувствовал, что не может ни приблизиться к нему, ни заговорить.

Как в давние годы, язык увеличился в размерах, прирос к гортани, и казалось, что помимо воли с его губ сейчас начнут срываться все эти «н-не», «м-ме» и «с-с»…

Герцог воспользовался заминкой, но не для того, чтобы вновь нанести оскорбление, а чтобы обнять Саймона со словами «мой сын…».

На следующий день Саймон покинул страну.

Он знал, что если не сделает этого, то не сможет избежать дальнейших встреч с отцом, а встречаясь с ним, не сможет чувствовать себя сыном этого человека и соответственно относиться к нему после вынужденной разлуки почти в двадцать лет.

Кроме того, ему уже успела наскучить бесцельная жизнь в Лондоне. Несмотря на репутацию повесы, он отнюдь не был таковым. Конечно, за три года в Оксфорде и год в Лондоне ему приходилось неоднократно принимать участие в дружеских попойках, посещать званые вечера, а также публичные дома, но все это почти не вызывало у него интереса.

И он уехал.

А вот теперь вернулся и испытывал от этого радость. Было что-то успокаивающее в том, что он у себя дома, что-то умиротворяющее в наступлении столь знакомой тихой английской весны. И друзья! Снова друзья после шести лет почти полного одиночества.

Он не спеша проходил по комнатам, направляясь в главную залу. Ему не хотелось, чтобы о его приходе оповещали, чтобы его сразу начали узнавать, теребить, расспрашивать. Разговор с Энтони Бриджертоном только укрепил его нежелание становиться членом лондонского общества.

Женитьба? Он не думал о ней, не строил планов. Значит, тем более нет никакого повода для того, чтобы вращаться в высшем свете.

Выказать свое уважение к леди Данбери, которую помнил с детства, — это он должен сделать, для того и пришел сюда. Да и то, если бы не полученное от нее письменное приглашение и поздравление с возвращением на родину, вряд ли он был бы сейчас здесь.

Этот дом был знаком Саймону с давних пор, и потому он вошел через заднюю дверь, намереваясь найти хозяйку, поприветствовать ее и затем ретироваться.

Обогнув очередной угол в анфиладе комнат, он услышал голоса и замер. Этого еще не хватало: чуть не нарвался на любовное объяснение. И кажется, не слишком мирное. Он уже хотел потихоньку удалиться, растаять, чтобы не помешать, когда его остановил женский крик:

— Нет!

Что это? Кто-то принуждает ее к чему-то, чего она не хочет? Саймон был далек от желания совершать героические поступки, защищая незнакомых женщин, — тем более неизвестно, от кого и от чего, но и не мог оставить без внимания то, что происходит рядом. Возможно, попытка какого-то насилия? Он осторожно заглянул за угол, напрягая слух.

— Найджел, — говорила молодая женщина, — вы не должны так преследовать меня. Это просто невыносимо!

Саймон чуть не застонал. В какую дурацкую историю чуть не вляпался! Не хватало еще стать свидетелем препирательств, должен или нет влюбленный преследовать предмет своей страсти.

— Но я люблю вас! — во весь голос закричал мужчина. — И хочу, чтобы вы стали моей женой!

Бедный страдающий дуралей! Саймону стало жаль его.

— Найджел, — опять заговорила девушка ласковым терпеливым тоном, — мой брат уже сказал вам: я не могу этого сделать. Но мы останемся хорошими знакомыми.

— Ваш брат ничего не понимает!

— Нет, понимает, — твердо сказала девушка.

— К черту! Если не вы, то кто?

Саймону эти слова не понравились. В них абсолютно отсутствовала романтика и налицо была грубость. Похоже, девушка разделяла его мнение.

— Полагаю, — заметила она довольно холодно, — даже здесь, в доме, найдется сейчас несколько желающих. Или хотя бы одна.

Саймон еще больше выдвинулся вперед, чтобы видеть говоривших. Девушка находилась в тени, на мужчину падал свет от свечей, и его бульдожье лицо было хорошо видно. А также поникшие плечи. Он медленно качал головой, повторяя с огромной печалью: