Я вернулся в кресло и не помню, о чем думал до той минуты, как на пороге кабинета появилась та, которая больше десятилетия тому назад стояла в солнечном саду перед фотографом, притулившись к большой и сильной папиной руке.

Вид у Анны Всеволодовны Белостаевой был болезненно сонный. Я бы сказал — как у человека, накурившегося опию. Теперь я увидел ее распущенные волосы, увидел, что они золотисты и красоты удивительной. Их яркий, живой беспорядок скрашивал и бледность лица, и отрешенность взгляда.

— Вы здесь? Вас там не было, — без всякого чувства проговорила она.

— Анна Всеволодовна! — послышался за ней тревожный шепот доктора, и в оставшемся проеме мелькнул он сам. — Вам пока не следует вставать. Это вредно. Позвольте же...

Он с мягким и настойчивым усилием потянул ее за локоть, и она поддалась чужой воле.

— И вы тоже на этом месте, — поворачивая голову в мою сторону, медленно добавила она. — И вас тоже не будет... Опять не будет никого.

Мне стало неуютно. Я догадался: в этом же кожаном кресле сидел ее отец, покойный отец... в тот час, когда явился тетушке накануне ее ужасной гибели. Отсюда был хорошо виден тот портрет десятилетней давности.

Мне ясно представилось это пустое кресло, пустая рамка, и вдруг без всякой ясной логической связи с этими образами в моем сознании возник план действий. Я поспешил в Москву.

— Кто пять лет назад считался в Москве лучшим фотографом? — спросил я начальника нашего фотографического «ателье» Н.Н. Воробьева.

— Что значит «лучшим»? — ревностно пробурчал он.

Я объяснил, как мог, и через полчаса оказался в гостях у Готлиба Самойловича Кримера, которого, в отличие от господ офицеров и лиц духовного сословия, предпочитали господа коммерсанты.

Рафинированный, беленький, сухой старичок обмерил меня острым взглядом и сказал:

— Да, сударь, мы храним отпечатки вечно и постараемся сберечь их, если Господу будет угодно, до самого Страшного Суда... Знаете ли, а вдруг попросят старика Кримера оказать посильную услугу вроде вашей... Когда был сделан портрет, вы говорите?

— В первые три месяца двенадцатого года, — ответил я.

Кример на несколько мгновений задумался, а потом стал улыбаться с хитринкой.

— Давайте устроим небольшой эксперимент, — сказал он. — Вы опишете эту персону, а старик Кример продемонстрирует вам, как в цирке, свои мнемонические способности... а если срежется, то пусть неудача останется маленькой тайной.

Я не стал терять времени и просто показал ему карточку, прихваченную мной напрокат из альбома.

— О! — обрадовался Кример и на мою радость. — Вы могли бы просто упомянуть эти золотые великолепные бакенбарды. Знаете ли, господа настоящей аристократической породы встречаются мне нечасто, тем более ныне. Состоятельные — да... Но чтобы то и другое сочеталось в гармонии — увы... Сию минуту.

И вправду, не более, чем спустя минуту, он вернулся из другой, темной комнаты со стеклом, на котором отпечатался след исчезнувшей жизни.

Мое сердце забилось.

Я рассмотрел на свету эту как бы вывернутую наизнанку из иного мира картину, где всё светлое было темным, а темное — светлым. Сомнений почти не было: по одним бакенбардам я опознал моего роскошного помещика. Рядом с ним снова находились супруга с дочкой. Но, что оказалось теперь самым важным, появилось еще одно лицо! Некто стоял за его спиной, чуть поодаль, за левым плечом.

— О, знаете ли, я сейчас даже как будто вспомню фамилию этого господина! — воскликнул Кример, еще сильнее радуясь своим «мнемоническим способностям». — Бело... Беловидов?.. нет... как-то по-другому...

Я решил ему помочь в благодарность:

— Белостаев.

— Naturlich!

И вдруг он помрачнел:

— Неужели с этим господином что-то случилось?

— Он погиб в том же двенадцатом году, — ответил я. — Вместе с женой. При крушении «Титаника».

— О mein Gott! — Старик молитвенно сложил руки. — У него, знаете ли, было такое выражение лица, когда он сидел там в кресле, в своем огромном доме... Он словно хотел жить заново и весь переродился, воспрял духом. Его лицо было освещено каким-то неземным светом. Будем надеяться, что Господь принял его душу в свои райские обители. — И Кример перекрестился по-католически.

— А вы помните, кто такой стоял у него за спиной?

Кример наморщил лоб, потом потер лоб над переносицей и наконец виновато улыбнулся:

— Вот и срезался... То есть помню факт: был какой-то господин при галстуке... Очень, знаете ли, галстук у него был… auserlesen... да, изысканный. А вот лица не помню. Только и нахожу оправдание, что мой главный герой затмевал собой всех и очень мне нравился. Широкой натуры был человек... как говорили раньше, истинно вельможный. Одно удовольствие было наблюдать за его движениями, повадками... Царство ему Небесное.