– Мы прекрасно. Знаете, так рады вернуться в школу. Мы все лето были в Коннектикуте, мальчики очень соскучились по друзьям.

– Школа говно, – выпалил старший, Хенрик. Кэтрин схватила его за плечи и прижала к ногам.

– Он это несерьезно, – сказала она.

– Нет, серьезно! Школа говно!

– Школа говно! – тут же спопугайничал Зейн в три раза громче, чем требовало пространство лифта. Кэтрин от стыда залилась краской. Лифт пиликнул, и она вытолкала мальчишек на этаж. Младшего в этом году будут устраивать в детский сад, а это значит, что Кэтрин снова придет в кабинет к Элис. На лице женщины отразилось несколько эмоций, и Элис старательно проигнорировала их все.

– Хорошего дня! – мелодично выкрикнула Кэтрин. Двери лифта закрылись, и Элис напоследок услышала, как та принялась весьма экспрессивно, хоть и шепотом, отчитывать мальчишек, удаляясь по коридору.

В Нью-Йорке много разных видов богачей. Элис превосходно разбиралась во всех, но не потому, что хотела; просто она как будто бы выросла билингвом, только одним из языков, которые она понимала, были деньги. Первое правило большого пальца гласило: чем сложнее определить источник чьих-то доходов, тем больше там этих самых доходов. Если оба родителя были художниками, писателями или просто не имели опознаваемой работы и могли позволить себе самостоятельно привозить и увозить детей из школы, это значило, что их деньги текли из какого-то очень внушительного источника, как ручейки с айсберга. Было много родителей-невидимок: они – и отцы и матери – постоянно работали, и если появлялись в школе или на игровой площадке, то вечно разговаривали по телефону, заткнув пальцем свободное ухо, чтобы приглушить звуки реальной жизни. Это были семьи с прислугой. Те, которые стеснялись своего богатства, говорили «помощница по дому», а те, которые нет, – «домработница». Даже если дети не всегда и не совсем все понимали, у них все же были глаза и уши и родители, любившие посплетничать друг с другом на совместных прогулках.

С деньгами ее собственной семьи все было просто. Когда она была маленькой, Леонард написал «Братьев времени», роман о двух братьях, путешествующих во времени, который разошелся миллионными тиражами, а потом превратился в сериал, который в промежутке между 1989 и 1995 годами дважды в неделю смотрели все: кто целенаправленно, а кто просто заленившись переключить канал. Так Элис с пятого класса попала в частную школу «Бельведер», одну из самых престижных в городе. На шкале школ Бельведер занимал место между заведениями, где учились светловолосые девочки в дорогой форме, и школами с безоценочной системой, где было принято называть учителей по именам. Для белых англосаксов в Бельведере было слишком много евреев, а для марксистов – слишком много милых домашних обычаев.

Если верить аналитике, большинство частных школ Нью-Йорка ничем не отличались друг от друга – стимулировали, обогащали и вообще были превосходны во всех смыслах, и, хотя так оно и было, Элис понимала разницу. Эта для вундеркиндов с расстройством пищевого поведения, та для болванов с наркозависимостью и богатыми родителями. Была школа для спортсменов и для маленьких манекенщиков «Брукс Бразерс» [3] , школа для будущих исполнительных директоров, школа для разносторонне развитых середнячков, будущих юристов, и школа для творческих чудиков и для родителей, которые хотели бы, чтобы их дети стали творческими чудиками. Бельведер открылся в Верхнем Вест-Сайде в семидесятых и поначалу кишел социалистами и хиппи, а теперь, пятьдесят лет спустя, мамочки встречали своих чад на «Теслах», а все дети поголовно сидели на таблетках, борясь с синдромом дефицита внимания. Как писал Фрост, «все золотое зыбко», но это было ее место, и она его любила.

Элис научилась по-настоящему различать категории богачей, только когда повзрослела: блондинок с подтянутыми руками и хорошо укомплектованными домашними барами; телевизионных актеров с запасным домом в Лос-Анджелесе на случай, если ветер переменится; интеллектуалов, романистов и прочих с мутными трастовыми фондами и домами куда большими, чем они по-хорошему могли себе позволить; трутней-финансистов с безукоризненно чистыми кухнями и пустыми встроенными книжными полками. Были и те, чьи фамилии можно было найти в книгах по истории, – работа для таких была совершенно необязательным делом, но они могли занимать себя дизайном интерьеров или сбором пожертвований для благотворительности. Некоторые из этих богачей были очень хороши – хороши в приготовлении мартини, хороши в сплетнях, хороши в жалобах на свои проблемы. В самом деле, кто может быть ими недоволен? Каждый из них состоял в комитете при каком-нибудь культурном учреждении. И почти всегда представитель одной из этих категорий создавал семью с представителем другой, и тогда они оба могли кичиться тем, что выбрали пару не из своего круга. Все это было чистым фарсом, уловкой, чтобы не казаться такими уж лоснящимися от привилегий. К Элис это тоже относилось.

Она встречала их всех, когда они приходили в приемную комиссию Бельведера, где она, незамужняя, бездетная женщина со степенью бакалавра в изобразительном искусстве и дополнительной специализацией в кукольном театре, решала, попадут ли их детки в школу. В Нью-Йорке было много видов богачей, но все они хотели отправить детей в школу, которую сами выбрали, потому что жизнь их чад представлялась им железной дорогой, последовательным путем от одной станции к другой: Бельведер, Йель, Гарвардская школа права, брак, дети, дом на Лонг-Айленде и большая собака по кличке Гекльберри. Элис была всего одной из ступеней, но ступенью важной. Позже в тот же день ей придет письмо от Кэтрин, где та радостно напишет, как приятно было ее встретить. У Элис не было власти ни над реальным миром, ни над собственной жизнью, но в королевстве Бельведера она была повелителем ситхов или джедаем – в зависимости от того, получал ребенок место или нет.

У Мэтта в квартире всегда было чисто. Он жил там уже три года, но до сих пор ни разу не готовил себе больше одного блюда в день – он предпочитал делать все, что можно, через приложение. Будучи городской девчонкой, Элис тоже часто заказывала еду, но она при этом хотя бы брала в руки телефон и разговаривала с людьми. Как и большинство переселенцев из маленьких городов, Мэтт воспринимал Нью-Йорк как набор известных декораций, не сильно задумываясь, что появилось раньше: курица или яйцо.

Элис положила сумку на длинную белую столешницу и открыла холодильник. Внутри стояли три банки энергетика с разными вкусами, полупустая бутылка комбучи, которую она оставила там с месяц назад, салями, незавернутый кусок уже слегка заветрившегося по краям чеддера, полпачки масла, банка корнишонов, парочка контейнеров с едой навынос, бутылка шампанского и четыре бутылки «Короны». Элис закрыла дверцу и покачала головой.

– Эй, привет! Ты дома? – крикнула она в направлении спальни Мэтта. Ответа не последовало, и вместо того, чтобы написать ему сообщение, Элис решила постирать ту небольшую кучку вещей, которые она затолкала в сумку перед тем, как отправиться в больницу. Самым большим плюсом в квартире Мэтта было наличие посудомойки и стиральной машины. Посудомойка была ему без надобности, потому что Мэтт редко ел из настоящих тарелок, а вот стиральная машина стала любовью всей ее жизни. Обычно Элис таскала сумку с грязными вещами в прачечную за углом, недалеко от дома – ей даже не приходилось переходить улицу, – там ее вещи стирали, складывали и возвращали чистыми в большом фирменном мешке, но легкость, с которой она могла постирать любимые джинсы, три комплекта белья и футболку, которую она хотела на следующий день надеть на работу, была чем-то волшебным. Стоя у открытой стиралки, Элис подумала, что было бы неплохо постирать заодно те вещи, которые были на ней, стянула джинсы и футболку и закинула их туда же. Когда вещи с шумом завертелись внутри, Элис в носках проскользила по гладкому полу в спальню Мэтта, поискать, что можно было бы накинуть. Открылась входная дверь, и она услышала, как по столешнице стукнули ключи Мэтта.