Потом мы вышли на Дорогу, и я впервые увидел её – она тянулась вправо и влево насколько хватало глаз – и не было ни единого признака, что она может где-то заканчиваться. Дорога сразу так поразила меня и настолько захватила, что на какое-то время полностью вытеснила собой из моей головы всё: и Темноту, и Реку, и Лес, и незнакомца, спасшего меня от холода. Я встал как вкопанный, и даже огромная деревянная рука Лангобарда не могла сдвинуть меня с места – мой взгляд скользил по камням, плотно подогнанным друг к другу. Среди них нельзя было найти и двух одинаковых: я сравнивал – размер, контур, выпуклость, щербинка. Эти камни, тщательно подогнанные и уложенные, были как лица людей – все разные. Их родила природа миллионы лет назад – потоки вод и ветер обточили их, сделали гладкой поверхность. Потом люди притащили их сюда, обтесали, подогнали, утрамбовали – умостили ими себе путь, чтобы удобно было по ним шагать в любую погоду. Но самое главное – чтобы всем было ясно, – это Дорога, и суть её – показывать, что она откуда-то и куда-то идёт. Дорога не была прямой как стрела – она извивалась, повторяя ландшафт, за нею до Леса тянулось поле с поникшей травой, как будто это огромная лысеющая голова великана – сквозь редкие волосы просвечивала белая кожа – там потихоньку укладывалась и накапливалась снежная труха. Далеко за Лесом небо слепило глаза – просто узкая полоска, разрывающая осеннюю непогоду, пасмурную хмарь – но такая яркая и светлая, что на неё почти невозможно было смотреть. Казалось, там, за лесом, творится что-то волшебное.

Никакой транспорт не ехал по Дороге, никакой человек не шёл – кругом было пустынно, лишь мы с незнакомцем стояли на обочине. Я впитывал всё мгновенно, словно моя память – пористая губка с маленькими пустыми порами-ячейками – кто-то когда-то сжал её в руке, выдавил из неё, как воду, всё, что в ней находилось, а потом отпустил – она расправилась, поначалу ничего не впитав, кроме пустоты, но постепенно, соприкасаясь с тем, что её окружало, начала заполняться – Темнотой, Рекой, Берегом, Землёй, Лесом, Человеком, Дорогой и всем остальным, что становилось ей доступно. Проникая в моё сознание, все эти вещи занимали в нём свои места, обретали утерянные названия и смысл. Я быстро впитывал образы этого мира, принимал их и не требовал объяснения. Ужасно хотелось видеть и осознавать ещё и ещё – это была какая-то страшная жажда. Казалось, если я всё время не буду видеть или слышать что-то новое, то непременно умру, мучительно и безвозвратно.

Незнакомец почувствовал и понял моё беспокойство – он заговорил обильно и плотно, почти не делая пауз. Слова, гонимые трубным голосом, одно за другим выскакивали из его рта, как маленькие невидимые, но шумные зверьки и сразу бросались врассыпную. Часть из них поглощала моя губка – не верилось даже, что человек может так непрерывно говорить, словно совсем не думая над тем, что сказать, как будто читая с листа.

Потом до меня дошло, что он специально сыпет первые попавшиеся слова, заполняя ими паузы, во время которых думает, о чём говорить дальше. Например, он говорил: "Темнота похожа на стену, совершенно прямую. У неё есть граница в отличие от обычной темноты, которая приходит вместе с ночью или когда закрываешь глаза. У обычной темноты границы размыты, даже если ты погружен в неё полностью. У темноты, которая стоит стеной, нет ничего размытого. Воздух, твердыня, мякоть, рука. Темнота выходит из реки, вздымается в небо и разрезает его. Может показаться, что это и не река вовсе, а море, ведь темнота не прозрачна. Но это не так – в отличие от темноты, река петляет. Если пойти по дороге в любую сторону, то вскоре в этом можно убедиться. Стена темноты выходит на берег, проходит по полю – это река делает поворот. Стена темноты входит в воду – это река делает обратный поворот. Потом дорога упирается в каменный мост с арками, проходит по нему – река несет свои воды под мостом. Можно остановиться, посмотреть вниз и понять, что дна не видно. Вода, река, мост, берег, песок, рыбы. В реке нет ни одной рыбы – река не для этого. Это вообще не река, то есть она больше чем река – из неё вытекают все реки мира, и рыбы в ней есть, но где-то очень далеко и глубоко".

А ещё незнакомец помогал мне идти, крепко обхватив своей деревянной рукой меня за плечо. Вода хлюпала в ботинках, я шаркал ими, часто оглядывался по сторонам, смотрел вверх и вниз. Слушал-слушал. От незнакомца оставались большие ровные следы в снежной трухе, а за мной тянулись две петляющие колеи. Мы шли по направлению к замку, медленно приближались к нему. Чем ближе он становился, тем сильнее приковывал моё внимание. Это был именно замок за широким рвом, заполненным черной-пречерной водой, через который был на толстенных цепях перекинут подвесной мост. Высокие ворота оказались закрыты наглухо, но, когда мы подошли к ним, в одной из створок обнаружилась обитая железом дверь, которую незнакомец легко открыл – она даже не скрипнула, впуская нас. Мы попали во внутренний двор, довольно тесный, устланный огромными каменными плитами. А посреди двора на некотором возвышении стояла квадратная башня, высокая-превысокая – судя по узким окнам, этажей в пять – заканчивающаяся довольно угрожающими зубцами, так что в тёмных промежутках между ними чудились арбалетчики и лучники.

Весь этот замок – крепостная стена, мостовая внутреннего двора, башня – был построен словно великанами и для великанов. Разве могли обычные люди двигать такие огромные камни, тем более поднимать их на высоту, обтёсывать, точно подгонять, укладывать друг на друга – создавать такую грозную красоту? Неуютно, опасно – того и гляди великаны откроют огроменную дверь, выйдут из башни, спустятся по парадной лестнице и затопчут непрошенных карликов. К тому же, мне показалось, что здесь гораздо холоднее – промозглый ветер крутился по двору, как в западне, не находя выхода и становясь все злее и злее. Силы здесь совсем оставили меня, колени подогнулись – незнакомец легко подхватил меня, как будто я пушинка, и дальше понес на руках. Сознания я не потерял – продолжал ко всему внимательно приглядываться и прислушиваться. "Холод, тучи, лед, снег, ветер, – непрерывно говорил деревянный человек в медвежьей или волчьей шкуре. – Угораздило вас явиться в первый день зимы. Ещё вчера был последний день золотой осени, необыкновенно яркой в этом году. Светило солнце, листва желтела и краснела на ветках, дул свежий ветерок, дышалось легко и свободно. Почему не явились вчера? Не пришлось бы мерзнуть. Осень, пальцы, голова, поступь. Впрочем, может быть, так даже лучше: начать с самого тяжёлого, пережить самое трудное, привыкнуть к этому и уже не ждать ничего хорошего. И тут вдруг…"

Мы не поднялись по парадной лестнице – вернее, незнакомец не поднялся, неся меня на руках, не вошли в башню, открыв главную дверь – мы попали туда через какой-то совсем неприметный вход, почти лаз, в боковой стене. Небольшую покрашенную дверь невозможно было отличить от камня, встроенного в стену. Незнакомцу пришлось согнуться в три погибели и меня сложить вдвое, чтобы войти внутрь самому и внести меня. "Тепло, огонь, камин, свет, электричество, цитадель, гобелены, шкуры, – говорил он, упреждая мой взгляд. Все слова, произносимые им, открывали то, что находилось в просторном зале, как будто стремительно скидывали со всего этого занавес, так что мне сразу же становилось ясно что есть что. – Современные технологии позволяют получать материалы, ничем не уступающие натуральным, а во многом даже превосходящие их. Так что шубы, которые сейчас на мне и на вас, отнюдь не из волка и медведя. Также и шкуры зверей, которые есть во множестве в моем донжоне, искусственные. Но, думается мне, даже очень серьёзный специалист не сможет отличить их от настоящих. Удобство, уют, тепло – этого искусственные шкуры дают ничуть не меньше. Прекрасно ведь, когда не приходится кого-то убивать, чтобы влезть в его шкуру, потому что в собственной невозможно укрыться от холода. Нам с вами сюда. Здесь теплее. А я пока подброшу дров в камин, а то погас почти, водой бассейн наполню и сгоношу нам что-нибудь поесть. Кстати меня зовут Лангобард. Я не имею отношения к древнегерманскому племени – хотя кто его там разберет. Имя получил благодаря длинной бороде, которую никогда в жизни не стриг. Кажется, родился я с ней. Ха-ха-ха!"

Как же мощно хохотал Лангобард! Весь сотрясался, я высоко подлетал вместе с его бородой, путался в ней, снова падал ему на руки, выпутываясь из неё. Нахохотавшись вдоволь, он пронес меня по просторному залу, обходя толстые каменные колонны, к ложу с неровными краями, простирающемуся так широко, что на нём мог разместиться настоящий великан, сплошь устланному шкурами, удивительно похожими на настоящие. Бережно положил меня на спину ближе к камину. Теперь я мог в подробностях рассмотреть потолок метрах в пяти над собой – он состоял из широких побеленных плах, плотно уложенных на балки из толстых брёвен, идеально прямых и обтесанных, опирающихся на каменные колонны, которые двумя рядами стояли в зале – наверняка, этот потолок служил полом для второго этажа. По всему потолку были развешены светильники из кованного железа в виде цветов. Яркие лампы хорошо освещали зал – если бы не они, здесь стоял бы полумрак, потому что в узкие окна, которые, к тому же, были закрыты непрозрачными цветными витражами, с улицы проникало мало света, а в эту пасмурную пору – вообще почти ноль. К светильникам тянулись провода. И всё. Ничего интересного на потолке больше не было, поэтому я, израсходовав почти все оставшиеся силы, повернул лицо к камину, где возился Лангобард, подкладывая в огонь дрова – брал их из ниши в стене слева от камина, где они были уложены в несколько аккуратных штабелей. Лангобард теперь был без шубы и шапки – успел их где-то снять. В серых шароварах и длиннополом балахоне с капюшоном тоже серого цвета без всяких рисунков – из толстой грубой ткани. Препоясанный широким кушаком с длинными болтающимися концами. Его голова без шапки была совершенно голой, не бритой, а с абсолютно облысевшим черепом – словно волосы, когда-то росшие на нём, все до единого спустились вниз лица и присоединились к бороде – поэтому она стала такой густой и длинной.

"Древность, вечность, время, пустота, гора, камень, – произносил слова Лангобард, вороша кочергой угли и поправляя дрова, чтобы они занялись получше. – Кровать, на которую я вас положил, совсем не кровать. Собственно говоря, это огромный почти плоский камень, уходящий глубоко в землю. Вероятно, он – вершина подземной горы. Давным-давно я нашёл его здесь. Любил сиживать на нём и спать. Он всегда остаётся сухим и тёплым – даже зимой. Вокруг лежат сугробы, а на нём – ни снега, ни воды. Наверное, его подогревают раскалённые недра. Но температура его комфортна для тела, спится на нём превосходно. Вот тогда-то мне и пришла идея построить вокруг этого камня донжон. Постепенно всё воплотилось – вырос замок с крепостной стеной и башней. Обычно первичен дом, а не то, что его наполняет, включая кровать. Но не в этом случае. Здесь первично ложе. Изредка я убираю с него все шкуры, чтобы постирать их в бассейне, а камень чищу губками. Я люблю раздеться и лежать на нём голым, прикрывшись шкурой. Не надо никаких тряпок, простыней, наволочек, пододеяльников. Всё это лишнее. Неприлично называть вершину этой подземной горы кроватью. Это ложе. Оно лишь поначалу кажется твердым. Потом привыкаешь и без него уже спать не можешь".