– За что? – внезапно севшим голосом спросил тамкар.

– Ездра точно не знает, но сын твой то ли убил римского офицера, то ли принимал участие в убийстве, то ли просто находился рядом. Но, как слышал Ездра, его обвиняют в убийстве и сейчас, наверное, допрашивают.

«Сын мой, Авессалом! Сын мой, сын мой, Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!» – эти слова повторял, плача, царь Давид, когда узнал от Хусия о гибели своего старшего сына, и весь Израиль утешал его.

Но некому было утешить Аббу бар Гедалию. Да можно ли утешить человека, который теряет своего единственного сына? Цепкие пальцы тамкара впились в мягкие подлокотники, он закрыл глаза, ощущая, как холодный ком в груди расширяется, затрудняя дыхание. Змея тревоги впилась в сердце, разрывая его на части.

– Уходи, – тихим голосом проговорил бар Гедалия, открыв глаза и глядя на вестника печали. Он достал из кошеля, висевшего на поясе, и положил на столешницу две серебряные монеты с изображением чаши.

– Прости, игемон, но денег этих я не возьму. Я принес тебе печаль и горе. Тебе не за что меня благодарить, да и мне эти деньги не принесут ни счастья, ни удачи. Прости за худую весть. Да хранит тебя Иегова. И пусть твой человек даст мне воды. День был жаркий, а я спешил.

Елиазер увел вестника и вскоре вернулся. Бар Гедалия продолжал сидеть по-прежнему. Потом, не меня позы, спросил Елиазера:

– Сколько денег у тебя здесь?

Елиазера поразило изменившееся лицо хозяина, ставшее вдруг похожим на лицо старца, и слабый старческий голос, но особенно удивило то, что тамкар, цепко державший в памяти все денежные счета, не помнит, сколько золотых и серебряных монет хранится в тайнике.

– Здесь у меня сорок мин и пятьдесят статеров, – ответил Елиазер. – Завтра должны доставить товар тамкары из Набатеи, и я отложил мины, чтобы рассчитаться с ними, а сорок статеров были обещаны Симону Зелоту, и он хотел на днях прислать своего человека.

– Никому ничего не плати, – голос тамкара окреп. – Набатейцы подождут: никто не возьмет сразу столько товара за деньги, кроме меня. Не хотят – пусть ищут другого тамкара. Только где они его найдут? Человеку Симона скажи: пусть явится сам. Пусть поторопится и ждет меня здесь. Я и так уже дал ему немалую сумму, а толку пока на две лепты. Да пройдись по тамкарам и попроси для меня денег. Скажи: у бар Гедалии – беда, но не говори какая, хотя, наверное, уже знают. Все деньги доставишь ко мне домой, и если придет Симон, то приведешь его, но тайно.

– Я сделаю все, как ты сказал, игемон, – ответил хозяину Елиазер. Сопровождаемый домоправителем Гедалия выбрался на улицу и опустился на мягкие подушки паланкина. Бросив носильщикам короткое: «Домой!», тамкар погрузился в невеселые размышления.

Сын, его единственный сын, наследник, находился в опасности! Может быть, сейчас его пытают! Гедалия был прекрасно осведомлен, как допрашивают подозреваемых в римских тюрьмах. Если бы сын нарушил закон, Гедалия знал бы, что предпринять. Он всегда сумел бы договориться с членами Синедриона, но убийство римлянина, да еще и римского офицера, – за это его сыну грозила смерть. Римляне умели быть беспощадными! Если бы у него было несколько сыновей! Но после рождения первенца бог запечатал лоно его жены, и, несмотря на долгие годы брака, на все его старания, она оставалась бесплодной. Но он не роптал – пусть будет так, если такова воля бога. Он должен сохранить наследника, продолжателя рода Гедалия! Размышления о боге натолкнули тамкара на мысль, показавшуюся ему спасительной. Откинув полог паланкина, он приказал носильщикам:

– К дому наси, которого зовут Каиафа.

Дом главы Синедриона – наси – находился в верхнем городе недалеко от дворца Ирода. Дверь, ведущая во внутренний дворик, выходила на узкую тихую улицу. В этом квартале не жили торговцы и ремесленники, и потому улицы его не звенели громкими криками, расхваливающими свой товар. Это был район тех, кого называли саддукеи: членов Синедриона, богатых торговцев и землевладельцев. Гедалия торопил носильщиков, и те спешили, переходя на бег, когда это было возможно, пробиваясь сквозь плотную массу паломников. Абба бар Гедалия торопился: он хотел застать уважаемого наси дома, чтобы поговорить с ним наедине. Ему повезло: у ворот он увидел паланкин и стоящих в вольных позах носильщиков. Привратник сообщил ему, что хозяин дома, но собирается отбыть в Синедрион, тем не менее согласился доложить господину о столь важном и уважаемом госте.

Иосиф – первосвященник, наси Синедриона, зять влиятельного саддукея Хананна бар Шета, тридцатилетний представительный мужчина с приятным округлым лицом, обрамленным короткой окладистой бородой, одетый в парадные одежды, уже собирался спуститься к воротам, когда вошел привратник и сообщил, что уважаемый тамкар Абба бар Гедалия просит встречи по очень важному делу. Иосиф хорошо знал, кто такой Абба бар Гедалия и каким влиянием тот пользуется в городе и не только среди богатых тамкаров, но и среди жреческой знати. Об этом человеке не раз с уважением высказывался его тесть, а к мнению тестя Иосиф всегда прислушивался. Он, несмотря на то что должен был отправиться в «Палату тесаных камней», приказал привратнику проводить уважаемого тамкара в комнату для гостей и сам поспешил туда, по дороге приказав двум служанкам, сидевшим у тлеющего очага, принести смешанную с соком граната прохладную воду.

Комната для гостей в доме Иосифа располагалась на первом этаже в дальнем углу двора. Здесь было не так жарко, как на втором этаже, стены дома давали тень, и в комнате постоянно было время ранних сумерек.

Иосиф встретил гостя стоя и после традиционных фраз приветствия предложил ему сесть, указав на стул черного дерева, стоящий напротив хозяйского кресла. Он подождал, пока тот усядется, и только после этого сел сам. С самого начала Иосифа поразило лицо гостя. Оно было похоже на маску: черты лица словно окаменели. Так бывает у человека, на которого внезапно свалилась не большая, а просто огромная беда. Иосиф сидел и терпеливо ждал.