Любого другого я спросила бы, уверен ли он, но Дойл никогда не говорил того, в чем не был уверен. Если он чего-то не знал, он так и заявлял. Он не страдал ложной гордостью.

– Значит, король не сможет расслышать нашу болтовню за тысячи миль от него, – заключил Рис. – Прекрасно, но будь так добр, объясни Мерри, насколько бредовую идею она вбила себе в голову.

– Какую бредовую идею? – переспросил Дойл.

– Помогать Мэви… – Рис глянул на меня, запнулся и договорил: – Этой актрисе.

Дойл нахмурился.

– Я не помню ни одного изгнанника любого из дворов, кто носил бы это имя.

Я развернулась на стуле и вгляделась в него. Его лицо, освещенное ярким солнечным светом, было темным и непроницаемым. Солнечные очки скрадывали многое из мимики, но глаза под ними смотрели озадаченно – за это я могла поручиться, хоть и не видела их.

Шелковый плащ Риса тихо зашелестел – страж подошел к нам. Я перевела взгляд на него. Он в ответ поднял бровь. Мы оба уставились на Дойла.

– Ты не знаешь, кто она? – спросила я.

– Имя, которое вы называли, Мэви как-то-там… я должен его знать?

– Она уже больше пятидесяти лет королева Голливуда, – благоговейно сообщил Рис.

Дойл смотрел на нас с прежним удивлением:

– Люди из Голливуда подметки стоптали, пытаясь найти подходы к нашей королеве – чтобы снимать фильмы у нас или о нас.

– Ты когда-нибудь вообще кино смотрел? – поинтересовалась я.

– Смотрел кое-что у тебя дома.

Я взглянула на Риса.

– Нам нужно бы вывести всех в кино при случае.

Рис присел на край письменного стола:

– Можно устроить общий выходной вечер.

Китто потянул за подол моей короткой юбки, и я подвинулась вместе со стулом, чтобы на него посмотреть. Солнечный луч упал на его лицо. На миг свет залил миндалевидные глаза, сделав темно-сапфировые радужки светлее, точно как озера, и я вглядывалась глубже и глубже в сверкающие синие воды до того места, где танцуют белые огоньки… Потом он закрыл глаза, сощурившись от слишком яркого света. Он зарылся лицом мне в бедро, обхватив голень маленькой рукой. Заговорил, не глядя вверх:

– Я не хочу с-с-смотреть кино.

Он сильно шепелявил на «с», и это означало, что он выведен из равновесия. Китто очень старался говорить правильно. С раздвоенным языком это не так-то легко.

Я коснулась его головы; черные кудри были мягкими, такими же мягкими, как волосы сидхе, не грубыми и жесткими, как у гоблинов.

– В кинотеатре темно, – ласково сказала я, ероша его волосы. – Ты сможешь свернуться на полу возле меня и даже не смотреть на экран.

Он потерся головой о мое бедро, как огромный кот.

– Правда? – спросил он.

– Правда, – подтвердила я.

– Тебе это понравится, – хмыкнул Рис. – Там темно, а пол временами такой грязный, что ноги прилипают.

– Моя одежда измажетс-с-ся, – огорчился Китто.

– Вот не думал, что гоблин станет волноваться насчет чистоты. Холмы гоблинов завалены костями и гниющим мясом.

– Он лишь наполовину гоблин, Рис, – напомнила я.

– Ага, его папочка изнасиловал одну из наших женщин. – Он пристально глядел на Китто, хотя видеть он мог разве только бледную руку.

– Его мать была из Благого Двора, а не из нашего.

– Какая разница? Его отец посягнул на женщину-сидхе! – В его голосе было столько гнева, что он почти обжигал.

– А сколько воинов-сидхе во время войн взяли свое у женщин – и женщин-гоблинов тоже, – не спрашивая их согласия? – спросил Дойл.

Я взглянула на него и ничего не смогла разглядеть под темными очками. Бросила быстрый взгляд на Риса и отметила слабый румянец, появившийся на его щеках. Он злобно глядел на Дойла:

– Я в жизни не тронул женщину, которая не хотела моего внимания!

– Ну конечно, нет. Ты – страж королевы, один из ее Воронов, а Ворона, который коснется любой женщины, кроме самой королевы, ждет смерть под пытками. Но как насчет сидхе, которые не входят в ее личную гвардию?

Рис отвел взгляд, румянец его стал ярким, темно-красным.

– Вот-вот, отвернись. Как отворачивались мы все столетие за столетием, – сказал Дойл.

Шея Риса медленно повернулась, так медленно, будто каждый мускул внезапно напрягся от гнева. Прошлой ночью в его руках был пистолет, но ничего пугающего в Рисе не было. Сейчас, просто сидя вот так на краешке моего стола, он ужасал.