– Ты шутишь, но если Кел выйдет безумным, он прокричит твое имя. Твое лицо он захочет сокрушить.

– Дойдем до реки, а там уж станем думать о переправе.

– Что?

– Это человеческая поговорка. Означает, что заниматься проблемой стоит тогда, когда она возникнет.

Она глубоко задумалась, а потом сказала:

– Как ты сможешь давать мне свою кровь? Не думаю, что кому-либо из нас понравятся еженедельные путешествия между двором и Западным морем.

– Я могу пролить ее на хлеб и сущность ее переслать тебе посредством магии.

Она покачала головой, разметав призрачно-серые локоны вокруг узеньких плеч.

– Сущность – не то же самое.

– Что ты предлагаешь?

– Если я пошлю тебе кого-нибудь из своих подданных, он сможет действовать как мой заместитель.

Я подумала об этом секунду, ощущая напряжение Холода, слушая низкий, почти рвущий звук, с которым Рис вел щетку сквозь волосы Дойла.

– Согласна. Скажи мне, как вылечить моего рыцаря, и присылай своего заместителя.

Она засмеялась, зазвенели не в тон колокольчики.

– Нет, принцесса, ты получишь лекарство из уст моего заместителя. Если я дам его тебе сейчас, до того, как получу плату, ты можешь и передумать.

– Я дала тебе слово. Я не могу взять его назад.

– Я слишком давно имею дело с великими из фейри, чтобы верить, будто все держат свое слово.

– Это один из строжайших наших законов, – удивилась я. – Нарушить слово – означает изгнание.

– Если только у тебя нет очень высоких друзей, которые не допустят, чтобы об этом узнали.

– О чем ты говоришь, королева Нисевин?

– Я говорю лишь, что королева очень любит своего сына и нарушила не одно табу ради его безопасности.

Мы глядели в глаза друг другу, и я понимала без слов, что Кел раздавал обещания и не выполнял их. Одно это обрекло бы его на ссылку и, безусловно, закрыло бы дорогу к трону. Я знала, что Андаис избаловала Кела непозволительно, но и не подозревала насколько.

– Когда нам ждать твоего посланца? – спросила я.

Она поразмыслила над вопросом, лениво протянув руку к приникшей к полу мыши. Та подобралась поближе, длинные усы подергивались, уши стояли торчком – будто она не была уверена в благосклонном приеме. Королева нежно потрепала ее.

– В ближайшие дни, – произнесла она.

– Мы не все время сидим дома в ожидании посетителей. Недостойно было бы встретить твоего посланца недостаточно гостеприимно.

– Оставь горшок с цветами у двери, и его это поддержит.

– Его?

– Полагаю, он понравится тебе больше, чем она, не так ли?

Я слегка кивнула, потому что не была уверена, что мне есть до этого дело. Мне предстояло разделять кровь, а не постель, так что разницы для меня не было, или, во всяком случае, я так думала.

– Уверена, что выбор королевы мудр.

– Любезные слова, принцесса. Остается убедиться, что за ними последуют столь же любезные дела.

Ее взгляд снова метнулся к мужчинам, остановившись на Дойле и Рисе.

– Приятных снов, принцесса.

– И тебе, королева Нисевин.

Что-то резкое мелькнуло на ее лице, сделав его еще тоньше и острее, так что оно показалось маской. Если б она потянулась и сняла свое лицо – не думаю, что я смогла бы сохранить деловое выражение. Но она этого не сделала. Она просто проговорила голосом, похожим на шелест чешуи о камень:

– Мои сны – лишь моя забота, принцесса, и я сама буду думать об их содержании.

Я еще раз полупоклонилась.

– Я не хотела тебя обидеть.

– Я не обижена, принцесса. Просто на миг высунулась мерзкая физиономия зависти, – сказала она, и зеркало стало пустым и гладким.

Я осталась сидеть, уставясь на собственное отражение. Движение позади привлекло мой взгляд, и я увидела Дойла и Риса, все так же коленопреклоненных. Рис расчесывал волосы Дойла, и мускулы у него ходили под кожей. Холод не двигался. Он просто смотрел на меня в зеркало так напряженно, что это заставило меня повернуться к нему.

Холод встретил мой взгляд. Двое других будто ничего не замечали.

– Нисевин здесь уже нет. Вы можете прекратить представление, – сказала я.

– Я еще не закончил все это расчесывать, – отозвался Рис. – Вот почему я решил не отращивать волосы до пят. Почти невозможно ухаживать за ними самостоятельно. – Он отделил прядь волос, взвесил ее на руке и начал расчесывать.

Дойл молчал, позволяя Рису возиться с его волосами. На лице Риса было сосредоточенно-серьезное выражение, как у ребенка. Совершенно ничего ребяческого в нем больше не было – в том, как он стоял обнаженный в море черных волос и разноцветных подушек. Его тело, как всегда, было мускулистым, бледным, сияющим. На него приятно было смотреть, но возбужден он не был. Нагота для сидхе не связана с сексом – не всегда по крайней мере.